Армин Кыомяги - Луи Вутон

И вдруг, как все началось, так внезапно и закончилось. Все смолкло, все погасло, похоронив меня в центре этого говенного мира, в проклятой черной тишине. В мгновение ока я покрылся холодным потом. Я в могиле. Нащупывая обратную дорогу к себе в кровать, налетел на карусель и ушибся. Из глаз брызнули слезы, но не от боли, от унижения. Меня обманули. Поматросили и бросили. Ощупал зверя, на которого рухнул. Под задранным хоботом пальцы угадали противную улыбку. Ненавижу, ненавижу, ненавижу слонов!

Вчера был самый трудный день моей жизни. Рабочий – в полном смысле этого слова. Никогда и никем не любимый и не ожидаемый рабочий день, освобождающее воздействие которого недооценивать несмотря ни на что было бы нечестно. Ты засучиваешь рукава, взгляд затуманивается, мозг частично впадает в механическую летаргию, слова в башке приобретают неожиданный смысл или вообще теряют его. Твое тело выматывают сотни и тысячи автоматических, однообразных движений – туда и сюда, сунуть и вынуть, налево и направо, вверх и вниз, – надежно охраняющих твои примитивные и низменные мысли от рефлексии и ненужной философии, от всего, что не связано с обменом веществ и выживанием. Чем труд тяжелее и тупее, тем меньше пространства для депрессии или любой другой боли. Настоящая пахота действует как наркотическая анестезия, в процессе которой можно ампутировать тебе ногу или голову, а ты этого даже не заметишь. Зарплата, которую ты ждешь, это не деньги. Не прельщает и километровая карьерная лестница, теряющаяся где-то в толще тяжелых и мрачных туч. А мотивационные беседы и одобрительные похлопывания по плечу тебе, что с гуся вода. Единственно, чего ты ожидаешь от работы, это смертельной усталости и ночей без сновидений. Вечное топтание на месте в полном согласии с закованным в грудную клетку монотонным биением сердца – вот смысл труда, вот его благодать.

Вчера утром проснулся от вонищи. Она висела в воздухе как упрямое и настырное привидение, миллиметр за миллиметром захватывая замкнутое пространство торгового центра. Зловоние поднималось с первого этажа. Зажимая нос и переступая через липкие, образовавшиеся за ночь лужи, я добрался до эпицентра вони. Морозильные камеры и прилавки в Rimi. В них плавали кусочки овощных смесей, красивые и разноцветные как конфетки M&M. Размороженные креветки и рыбное филе получили последнюю возможность насладиться еще прохладными прелестями родной стихии, они покачивались в мутной жидкости, лелея надежду, что откуда-нибудь явится Посейдон в резиновых сапогах Nokia и своим божественным дыханием возродит их к жизни. Коровы, свиньи и бараны, разрезанные на аккуратные куски, самозабвенно склеились, как слепые влюбленные в загробном мире, которых при жизни неправедно разлучали их шубы, шкуры и рога. Маленькие мясные зверьки, похожие на кораллы, выглядывали из раскисших и пушистых от плесени оболочек пельменей. Прежде такие конкретные и оптимистичные пиццы в вонючей талой воде превратились в безликие плюхи – их растекающиеся физиономии еще удерживал, но уже с трудом, обессилевший сыр. Индюки, перепелки и курицы к изумлению водоплавающих уток и гусей отважно плескались в холодильниках как закаленные фанаты зимнего купания. Плотная пленка упаковок крабовых палочек почему-то развалилась, выпустив своих обогащенных белком постояльцев на свободу. А там они и сами медленно раскрылись, совсем как цветы, после долгого ожидания дорвавшиеся до солнца. Тысячи организмов с исчезновением электричества вырвались на свободу: целые и нарезанные, сырые и полукопченые. Они освободились от своей ледяной коросты, вернулись к жизни, – словно раскрыла земля свои глубокие недра и выпустила на поверхность окаменелости, миллионы лет не знавшие прелестей свободы.

Наклонился над прилавком. Вот она передо мной – эта разбухшая и зловонная, вылезшая из размокшей яркой упаковки сплошная каша, биомасса со штрихкодом. Подняв голову, я оглядел заполненный морозильниками зал и прикинул, что больше напоминает эта картина – сотни отказавшихся служить фреоновых гробов или тысячи существ в анатомичке. Точно одно, я стоял посреди кладбища. Добро пожаловать на суперпогост Rimi! Качественные мертвецы по хорошей цене!

Однако свечи зажигать я не стал. Не стал тратить время и на парочку утешительных слов надгробной речи, оправдывающих каждую сущность, что так доверчиво позволила себя заморозить, в надежде проснуться когда– нибудь в лучшем мире, обещающем вечную, счастливую и беззаботную жизнь. Не повезло вам, братцы! Правда, типы, которые собирались вас сожрать, все куда-то провалились, так что вы хотя бы спаслись от тесноты пищеводов и кислоты желудочно-кишечных трактов. Я, к сожалению, ничем не могу помочь вам возродиться к жизни. На этот счет никаких инструкций мне не оставлено. Разумеется, я мог бы продемонстрировать гуманность и доброту, собрать из гробов все ошметки мяса, припомнить некоторые главы из знаменитой во всем мире кулинарной книги Франкенштейна, взять иголку с ниткой и сшить свиновцебыка, а на его спине пристроить десятка два пар индюшат и цыплят. Однако сомневаюсь, что вы станете от этого счастливыми. Я мог бы попробовать запихать пельмени обратно в решетку мясорубки и покрутить оживляющую рукоятку против часовой стрелки, но все же не верю, что в результате комната наполнится радостно хрюкающими поросятами. Вам конец. Смиритесь с этим.