Джек Макдевит - Искатель

Мероприятие проводилось в «Медальон-гарденс», среди крытых переходов, стеклянных стен и цветущих растений сотен видов. Мы прибыли во второй половине дня, вскоре после открытия выставки антиквариата. Там демонстрировалась коллекция Рилби – как раз в то время ее передавали университетскому музею, – несколько электронных приборов трехтысячелетней давности с «Таратино», первого пилотируемого корабля, покинувшего галактику, и, конечно, селианские артефакты.

Мы рассматривали их с болью в душе, ведь они могли – и должны были – стать нашими. Помимо предметов из каталога там имелись музыкальные инструменты, наборы для игры в шахматы и судзи, лампа и три фотографии в рамках, удивительно четкие, несмотря на возраст. Фоном для всех снимков служили помещения базы. На одном была женщина, на другой – тоже женщина, но пожилая, на третьей – двое детей, мальчик и девочка. Мальчика звали Джейл. Больше не было никаких сведений ни об одном человеке.

Госпожа Голдкресс тоже оказалась там – столь же необщительная, как и во время сеанса связи. «Как дела?» – «Хорошо, спасибо». – «Вы сами там бывали?» – «Нет, увы, слишком занята». Алекс поинтересовался, не присутствует ли здесь владелец экспонатов, но она ответила, что ничего об этом не знает.

Она вежливо улыбнулась мне, намекая, что я могла бы подыскать Алексу другое занятие: тогда он не тратил бы зря ее время.

– Вы передали мою просьбу владельцу? – спросил он.

Мы стояли возле селианских экспонатов; госпожа Голдкресс не сводила с них взгляда.

– Да, – ответила она. – Передала.

– И что он сказал?

– Я оставила сообщение его искину.

Когда мы уходили, Алекс тихо проговорил:

– С удовольствием вышиб бы ей мозги.

На съезд прибыли в основном торговцы антиквариатом, а также несколько ученых и журналистов. В семь часов мы собрались в Островном зале, где проводился банкет. Присутствовало около четырехсот человек.

Другие гости за нашим столом пришли в нескрываемый восторг, узнав, что сидят рядом с самим Алексом Бенедиктом. Им не терпелось услышать подробности о его похождениях, и Алекс, наслаждавшийся каждой минутой, с превеликим удовольствием согласился. Обычно Алекс вел себя сдержанно и старался не слишком задирать нос, но ему очень нравилось слышать, как у него все хорошо получается и насколько значителен его вклад в дело. Он застенчиво краснел и пытался приписать часть заслуг мне, но никто этого не замечал. По его мнению, он держался в достаточной степени скромно. Скромность, как он однажды мне сообщил, есть признак величия.

Когда мы покончили с едой, встал распорядитель и произнес несколько тостов. Покойного Мэйло Рилби, чью бесценную коллекцию пожертвовал его брат, представляла молодая, привлекательная племянница. Она встала, и мы торжественно выпили вместе с ней. Мы подняли бокалы также за представителя университетского музея и за председателя Съезда антикваров, который уходил в отставку после семи лет пребывания в должности.

После обсуждения формальных вопросов слово наконец дали почетному гостю – Оливеру Болтону, главе компании «Братья Болтон», человеку необычайно знаменитому. Название компании звучало странно, поскольку никаких братьев не было. Не было даже сестры. Болтон основал компанию двадцать лет назад и поэтому никак не мог унаследовать ее. Часто ссылались на его собственные слова: мол, он всегда жалел, что у него нет ни братьев, ни сестер, и название корпорации отражает это ощущение одиночества. Признаюсь, мне трудно было понять, что он имеет в виду.

Высокий, с седеющими волосами, он выглядел весьма представительно – тот, кому машинально уступают дорогу, и одновременно тот, кто вызывает у людей симпатию. Он мог бы стать успешным политиком.

– Спасибо, Бен, спасибо, – сказал он, когда распорядитель закончил пятиминутную хвалебную речь. Похоже, в заслугу Олли Болтону ставились многочисленные находки артефактов Пропавших столетий, труды, после которых историки изменили взгляд на Тревожные времена, и множество прочих достижений.

Он упомянул свои самые выдающиеся свершения и остановился на заслугах своих помощников, которых представил собравшимся. Затем он начал рассказывать о себе: о пережитом на Араконе, когда рабочие ушли, забрав с собой лестницы, а он остался на всю ночь в гробнице; о том, как он провел ночь в тюрьме на Бакудае, будучи обвинен в разграблении могил.

– Формально они были правы. Но если бы все вышло по желанию властей, эта хрустальная чаша, которая отправляется в музей, до сих пор была бы погребена в пустыне.