Дэвид Брин - Бытие

Эмили Тан сделала шаг к своему старому товарищу и любовнику.

– Значит, наша цель?..

Улыбка сделала смоделированного астронавта почти реальным.

Конечно, моя дорогая, вы уже на месте.

– Пятьсот пятьдесят астрономических единиц от Солнца. Мы за Нептуном, Плутоном и поясом Койпера. За пределами гелиопаузы, где прекращается солнечный ветер и официально начинается межзвездный вакуум, – объясняла Лейси остальным. – И все это всего в шестнадцати световых часах от Земли. Ближайшие звезды – в нескольких световых годах от нас. При нашей нынешней скорости мы едва коснемся внутреннего края облака Оорта, огромного собрания комет, окружающего Солнце, и начнем обратный путь.

– Когда это произойдет? – спросила Эмили.

Птицаженщина пискнула в ответ. И Хэмиш неожиданно понял, что может перевести ее сообщение без помощи очков.

– Но когда мы полетим обратно, – добавила Лейси, – это будет быстрый, короткий, как у кометы, проход, а за ним новые столетия здесь, в холодной зоне. И так далее до бесконечности.

Хэмиш собрался уходить, не зная, как вести себя.

В глубине души он чувствовал, что его предали. Им манипулировали! Его использовали земные власти, грандиозный замысел которых – отправка десяти миллионов зондов с Панацеей – оказался…

… розыгрышем.

Слово пробилось из подсознания с такой силой, что Хэмиш на мгновение буквально увидел, как оно блестит перед ним в пространстве. Несмотря на глубокую обиду, он про себя не мог не улыбнуться мрачной иронии.

Хэмиш, тебе ли, великому мастеру розыгрышей, на что-то жаловаться?

А кому? – горячо возразил он себе. Но не мог не заметить: его внутренний конфликт был таким ярким, таким богатым и сложным, что заставлял его чувствовать себя реальным, из плоти и крови, как никогда с момента пробуждения в этом мире. Гнев и ирония как будто усиливали ощущение…

… того, что я жив.

Впрочем, кипел не он один. На некотором удалении Хэмиш увидел на гладкой равнине Особо Мудрого: тот расхаживал взад-вперед, обнаруживая все признаки дурного настроения. Никто раньше не видел, чтобы версия Ома вела себя так.

Ведь он всегда кажется таким спокойным, таким уверенным в себе, – вспомнил Хэмиш. – На самом деле мы рассердились по разным причинам – он и я.

Эта версия Хэмиша Брукмана все еще проявляет привычный эгоцентризм. Я хотел стать звездным путешественником. Лично – в этой виртуальной форме, на борту этого корабля – увидеть другие миры и их необычных обитателей. Я сердит, потому что разочарован, разрушены мои планы.

Но Ом – эволюционировавший разумный вирус. Ему безразлична эта конкретная его версия, все равно, какой именно зонд вступит в контакт. Он сердит потому, что узнал: ни у одного из миллионов зондов нет шанса заразить далекую расу. И что человечество перестало запускать корабли. Сейчас. И может, навсегда.

Как ни странно, но именно ярость Ома заставила Хэмиша начать переоценку себя. Он посмотрел на Эмили Тан, у которой было больше всего оснований потрясенно считать, что ее предали. Ее, прославленного ученого, героиню столетия, чья грандиозная идея привела к чуду: воскрешению чужих разумных видов, добавлению их в густую земную похлебку и превращению некоторых артиленов в союзников землян. Она открыла метод, который как будто давал иммунитет к эпидемии. Технику, которую земляне сочли достойной распространения среди звезд. Надежду под названием «Панацея».

Наш флот из десяти миллионов изображали как авангард многих других. Дар Земли. Великая прививка, которая должна была покончить с сотнями миллионов лет галактического беспорядка. Но потом вдруг…

Что же произошло потом?

Посланец Джеральда Ливингстона объяснил, во что верили умнейшие головы на Земле, хотя некоторое время держали свои выводы в тайне. Мрачные выводы, к которым всего несколько часов назад пришел и сам Хэмиш.

«Панацея» – отличный шаг, паллиатив, кратковременное средство… но вовсе не великая панацея.

Возможно, лишь один процент ученых-техников правильно понимали и применяли ее. Но через какое-то время болезнь сумела бы обойти даже этих умников. Даже само миссионерское рвение, охватившее Землю, стремление щедро распространять Панацею служило доказательством того, что инфекция по-прежнему действует. Более тонко, но все еще добивается прежней цели…