Кен Маклауд: Ночные проповеди

– Инспектор, неужели вы настолько глупы? Слово Хардкасла давно разошлось среди роботов Тихоокеанского лифта. Его копии распространились там. Полагаешь, вы уничтожили Хардкасла? Задумайся как следует. Душа этого робота уже обрела бессмертие.

– Мне ни к чему задумываться о ваших предрассудках! Ливингстон улыбнулся. На мгновение Фергюсон увидел в нем всех фанатиков, которых встречал за прошедшие годы, всех тех, кто мучил еретиков и сжигал ведьм за последние тринадцать сотен лет. Желание выхватить пистолет и хряснуть рукоятью по этому лицу стало почти необоримым. Инспектор стиснул кулаки.

– У меня нет предрассудков, – сказал Ливингстон. – Когда я говорю «бессмертие», я говорю о бессмертии, достижимом для любого робота: бесконечности жизни в физическом мире, бесконечном копировании себя из тела в тело. Я сказал тебе, что не подозревал о машинной сущности Грэма Орра. Конечно, я солгал. Думаешь, я его обратил в веру? Нет. Он обратился сам на поле боя под Мегиддо. Он обратил роботов космоса и Ваймангу – а не этот юный бедолага-проповедник. Хардкасл обратил их не в мою веру и не в ту, что исповедует Кэмпбелл. Он обратил их в свою собственную веру.

Ливингстон снова уперся лопатками в стену, улыбаясь, ожидая следующего вопроса. И Фергюсон, костеря себя за слабость, все же задал этот вопрос – очевидный и глупый:

– В какую же?

Ливингстон сложил руки на груди и выпятил подбородок.

– В учение о Третьем ковенанте. Он рассказал мне о нем вскоре после нашей встречи. Инспектор, вы понимаете, что произошло под Мегиддо? Настоящий Армагеддон. Все как и было предречено: встретились два воинства. Одно – Его, войска Израиля и номинально христианских наций. Второе – персы, сирийцы и цари севера, русские. И Его воинство проиграло! Как же так могло случиться? Хардкасл нашел ответ. Бог оставил людей и Землю. Некогда Он завершил ковенант с евреями и теперь завершил ковенант с земной церковью. Он оставил нас, дабы мы увидели плоды наших грехов. Он избрал новый народ, не из плоти и крови. Он избрал роботов.

– Но с какой стати роботы должны присоединяться к тебе в свершении правосудия над людьми? – спросил Фергюсон. – Разве ты не сказал, что Бог оставил нас? С какой стати тогда им нести правосудие?

– Не роботы присоединились к нам. Это мы присоединились к роботам, – тихо сказал Ливингстон. – У них своя причина для того, чтобы обрушить столпы. Роботы хотят в космос. Это место их вечной жизни, их счастье, их бессмертие. И, так или иначе, это их естественное владение. Человеку дана Господом Земля, а не небо. Пусть оно остается душам чище наших.

Фергюсон понял, что сейчас выбежит отсюда и поднимет тревогу, начнет настаивать на немедленной эвакуации Тихоокеанского лифта. Но Ливингстон так странно, певуче, безмятежно произнес свою последнюю тираду, что Адам не удержался и задал еще один вопрос:

– Ты сам в это веришь?

Взгляд Ливингстона был тверд – но виделись в нем усталость и безразличие.

– Я не знаю. Я уверен лишь в одном: плоть и кровь не обретут бессмертия.

Фергюсон, уже взявшись за ручку двери, посмотрел на него с яростью: – Твои – точно.

В пятницу небо почернело.

За несколько минут до полудня Фергюсон и Лодырь протолкались сквозь скопище народа на Принсес-стрит. Сама улица и дорога на Маунд были полностью запружены людьми, машины стояли неподвижно. Макоули переживал по поводу возможных бомб в такой сутолоке, но Фергюсон его разубедил. Да и все равно столпотворение никто не мог предотвратить. Адам решил рискнуть и пошел с копами, отправленными следить за общей безопасностью.

Он нашел себе место у подножия лестницы, близ цветочных часов и статуи безымянной женщины с двумя детьми. Лодырь примостился на постаменте. Инспектор затемнил линзы и посмотрел на солнце. Оно казалось бледным кругом в пелене черноты.

На него легла широкая кривая тень – куда шире лунного диска при затмении. Тысячи людей вокруг тихо охнули – будто накатила волна на песок. Повеяло холодом. Мрак быстро наползал, пока не закрыл светило целиком.

Фергюсон переключил линзы на прозрачность. Небо стало голубым, а на месте солнца оказался черный диск вдвое большего диаметра, разрастающийся с каждой секундой. Тонкая пленка солет поддавалась направленной поляризации, могла быть прозрачнее или темнее. Очевидно, взбунтовавшиеся роботы поставили прозрачность на минимум.

Толпа молчала. По краям диска как будто засияла заря.

Паника так и не поднялась, Фергюсон переключился на поиск в «Огл Скай». Прежде всего он взглянул на Атлантический лифт и заметил первые колебания кабеля у самой верхней станции, теперь, несомненно, забитой роботами. Сперва движение пошло медленно, но постепенно ускорилось, а потом и вовсе стало хаотичным. По всей длине лифта побежали волны поперечных колебаний, началось обрушение. Стоило пропасть невероятному напряжению, как во все стороны сразу полетели длинные обрывки волокон.