Крис Клэрмонт - Одноглазые валеты

– Может, Барнетт. Или, точно, этот предатель Тахион.

– Возможно, заговор ненавистников джокеров среди правых. Не знаю. Но они подставили сенатора.

Пистолет снова опустился на бедро Странности. Даттон следил за ним.

– Нет ничего, кроме боли, Даттон, – продолжал Эван. Чертова жизнь любого джокера – это бесконечная, невыносимая темнота. Джокертаун истекает кровью, но никто и ничто не может перевязать его раны. Я – мы – ненавидим его.

– Ты один из немногих, кто принес городу пользу, ты, Эван, и Пэтти, и Джон.

Странность издала короткий ироничный смешок.

– Ага. Мы принесли много пользы. – Ствол блеснул, когда Странность снова начала его поднимать, а затем опять опустила.

– Разве Пэтти хочет этого? Или Джон?

Странность усмехнулась. Капля слизи вытекла из ее ноздри.

– Джон у нас мученик. Его практически восхищают страдания Странности, ведь они делают нас такой возвышенной личностью. А Пэтти… – Голос Странности смягчился, а губы, казалось, даже растянулись в легкой улыбке. – Пэтти цепляется за надежду. Может, Тахион сумеет найти лекарство в перерывах между саботажами среди джокеров, которых он, как сам утверждает, так любит. Может, появится новая вспышка болезни, как это случилось с Кройдом, и разъединит нас.

Кажется, Странность засмеялась, но ее смех вовсе не был веселым. Пистолет соприкасался с плотной тканью плаща Странности.

– Но это все полная чушь, Даттон. Знаешь, в чем вся проблема? В Джокертауне не бывает счастливого конца. Никогда не бывает.

Странность вздрогнула. Огромная деформированная фигура надела капюшон, чтобы закрыть лицо, прежде чем наклониться и поднять защитную маску. Странность вернула маску на свое лицо и уставилась на диораму Джетбоя.

– Все началось здесь. Герой должен побеждать. Какой позор. Ужасный позор.

Кажется, Странность опять обратила внимание на пистолет. Ее рука дернулась вверх, подняла оружие к защитной маске.

– Я не закончил фигуру Хартманна, – сказал Эван.

– Это подождет. Со мной связался источник, утверждающий, что у него есть настоящий костюм Карнифекса для борьбы с той самой ночи. Если я смогу купить его… – Даттон пожал плечами.

– Ты отвратителен, Даттон.

Даттон едва не улыбнулся.

– Как и все общество.

– Отвратителен и циничен, – сказала Странность, ее голос стал более высоким и не таким скрипучим.

Рука, держащая пистолет, дрогнула, затем усилила хватку.

– Чарльз…

Своей худой костлявой рукой Даттон потянулся за пистолетом и положил его в карман костюма.

– Спасибо, Пэтти, – сказал он. – Где Эван?

– Он Пассивен, – ответила Странность. – И останется таковым в течение нескольких дней, если у нас получится его удержать. Он устал, Чарльз, очень устал. – Выпуклые очертания двигались по спине Странности, и из-под маски раздался тихий стон. Затем Странность вздохнула. – Все мы устали. Но спасибо, что выслушал и помог.

– Я не хочу потерять моего художника.

Странность сухо, скрипуче усмехнулась.

– Мне лучше знать. И я думаю, нам пора. Эван, вероятно, теперь нескоро покажется.

Странность отвернулась, под ее темным плащом замелькали тени.

– Пэтти?

Блеснула стальная решетка; она повернула голову к Даттону, но он больше ничего не сказал. Тяжело покачиваясь, Странность пошла дальше. Даттон смотрел ей/ему/им вслед (он так и не решил, какое местоимение тут использовать), пока не закрылась задняя дверь. Джокер снова посмотрел на рекламу Джетбоя, сверкающую в темноте.

– Знаешь, они правы, – сказал он Джетбою. – Ты должен был выиграть, но ты облажался.

Резким ударом Даттон выключил свет в выставочном зале и пошел назад в свой кабинет.

Он запер пистолет в музейном сейфе.

Для мая ночь была прохладной. Тяжелый вельветовый плащ Странности, черный, длиной по щиколотку, был удобным. Холодный фронт отогнал весеннюю влажность и смог подальше к морю.

Воздух был свежим и прозрачным. Пэтти видела огни башен Манхэттена, проглядывающие сквозь старые, низкие и намного более грязные здания Джокертауна. Ночь четырнадцатого мая 1973 года тоже была по-своему великолепной.

Почувствовав оргазм, Пэтти вздохнула, ее глаза были закрыты.

– Да… – шептал Эван ей в ухо, а Джон смеялся от удовольствия, еще ниже. Когда долгое, сотрясающее тело удовольствие прошло, Пэтти прижала их обоих к себе.

– Боже, вы двое прелестны. – Затем, смеясь, она оттолкнула Эвана в сторону и вылезла из кровати. Обнаженная, она прошла по комнате и распахнула дверь на балкон. Ветер растрепал ее волосы и принес внутрь аромат теплого, сладкого дождя, который дочиста отмывал город. Двадцатью этажами ниже шумным великолепием раскинулся Нью-Йорк. Пэтти раскинула руки в стороны, позволяя ночи и стихии заключить ее, такую радостную, в свои объятия. Капельки, будто кристаллы, поблескивали в ее волосах, на ее коже.