Крис Клэрмонт - Одноглазые валеты

Марк замер: он хотел залезть в карман своей выцветшей джинсовой куртки – в тот, где лежали кисет и папиросная бумага, а не в другой, с нашивкой «Grateful Dead» [52]. Он осознал, насколько велика теперь пропасть между ними.

– Как и воспитывал все это время, – ответил он. – День за днем.

– Боже, Марк, – сказала она, вставая. – Как будто ты на встрече анонимных алкоголиков.

Кассета плавно перешла к песне группы «Buffalo Springfield». Кимберли обняла Спраут и, обойдя столик, подошла к нему.

– Семьи должны держаться вместе, – хрипло сказала она ему на ухо. – О, Марк, хотела бы я…

– Что? Что ты хотела бы?

Но она ушла, оставив его, а ее последние слова повисли в воздухе, окутанные ароматом «Шанель № 5». Мягкие игрушки сосредоточенным полукругом сидели на кровати и рядами располагались на полках вдоль стен. Свет одной тусклой лампочки отражался во внимательных пластиковых глазах, пока девочка с ними разговаривала.

Марк наблюдал за ней, стоя в дверном проеме. Она не опустила полосатую ткань, разделяющую комнаты, – это означало, что полное уединение ей не требовалось. Наклонившись вперед, она говорила что-то тихим голосом. В такие моменты он никогда не мог разобрать ее слова; ему казалось, что ее длинные предложения, даже тон ее голоса были почему-то более взрослыми, чем все то, что она произносила за пределами своей крошечной спальни, оборудованной в бывшей кладовке, и эти слова она доверяла лишь плюшевым котятам и медвежатам. Но если он пытался вторгнуться, подойти поближе, чтобы уловить смысл ее слов, она замолкала. Это была единственная часть жизни Спраут, в которую она его не допускала, как бы отчаянно он этого ни хотел.

Он отвернулся и потопал босиком мимо темного закутка, где на полу лежал его матрас, в сторону лаборатории, которая занимала большую часть квартиры над «Тыквой».

Красные огоньки контрольных ламп отбрасывали маленькие осколки света, которые рикошетом отражались от стеклянных поверхностей и аппарата. На ощупь Марк добрался до коврика в углу, над которым висела периодическая таблица Менделеева и постер с концерта «Destiny», прошедшего в Филлморе [53]давно позабытой весной. Марк сел. Запах дыма марихуаны и краски, в которую он въелся, схватил его в свои объятия. Его щеки намокли, хотя он этого не осознавал.

Он отодвинул от стены комод на колесиках, снял его заднюю картонную стенку. В спрятанном внутри отделении хранились ряды пузырьков с порошками различных цветов: голубого, оранжевого, желтого, серого, черного и серебристого; их содержимое вращалось, будто в водовороте, хотя их сосуды никто не трогал. Он уставился на них, провел по пузырькам пальцем, будто стуча палкой по деревянному забору.

Когда-то давно худенький парнишка в укороченных брюках и со стрижкой ежиком, который впервые в жизни попробовал ЛСД, в ужасе добрался до переулка, пытаясь спастись от столкновений в парке Пиплз между Национальной гвардией и студентами в те мрачные дни, которые настали в Кентском университете. Несколько мгновений спустя появился страстный и красивый молодой человек: туз Революции. Вместе с Томом Дугласом – Лизард Кингом [54]и обреченным вокалистом «Destiny» – он сумел скрыться от гвардейцев правительственного туза Реакционера и спас положение. Затем он всю ночь веселился на вечеринке вместе с ребятами, Томом Дугласом и красивой молодой активисткой по имени Солнышко. Себя он называл Радикалом.

Утром Радикал исчез. Его больше не видели. А из того переулка вышел умник, изучающий химию и биологию: его голова была полна самых странных отрывков воспоминаний. Снова превратиться в Радикала – если он вообще им когда-то был – для Марка стало сродни поискам Святого Грааля. Эти поиски не увенчались успехом. Вместо этого он нашел разноцветные, яркие порошки. Не то, чего он искал, но все равно один из способов ее получения. Получения, хотя бы на один час, дозы, о которой молился давно почивший египетский писец и которая сделала бы его «успешной личностью». Он почувствовал что-то, будто далекие голоса детей с игровой площадки отражались в его голове. Он оттолкнул их в сторону, прочь. Из-под пузырьков он вытащил бонг с потрескавшейся, мутной от дыма трубкой. Прямо сейчас ему было нужно более традиционное химическое убежище.

Он поднялся ввысь с крыши, поднялся над смогом и грязью в голубое утреннее небо, которое становилось темнее на высоте. Городок уменьшался, превращаясь в цементный нарост на теле Манхэттена, становясь пальцем, дергающим за синюю ленту между Лонг-Айлендом и побережьем Джерси, и терялся в вихрях облаков. Облака скрывали от него загрязненную, цвета дерьма, бухту в Атлантике: в его нынешнем состоянии это было блаженством.