Mummica: Лучше поздно

- Испытаем на Локонсе? - невозмутимо предлагаю я. - Заодно проверим на побочные эффекты.

- Только давай в палату к нему войдешь ты, - он вдруг улыбается совсем по-мальчишески - я так люблю эту легкую улыбку без оттенка горечи или иронии. - А я, так уж и быть, спасу тебя от последствий гриффиндорского героизма.

- От героя слышу, - бормочу я, улыбаясь в ответ. - Хватит меня спасать. Пойдем лучше ужинать, там уже все остыло.

Но я ошибся - у стола нас ждет Добби. Словно священнодействуя, он с серьезной физиономией раскладывает тарелки и приборы, согревает остывший чай и с непреклонным видом - наверное, у меня в соответствующие моменты бывает такой же - придвигает к Северусу два блюда, накрытых салфетками.

- Мясной пудинг и пирог с абрикосовым джемом, - выговаривает он торжественно. - Добби сам испек это для профессора. Профессору нужно лучше питаться, особенно теперь…

- Чтобы представительнее выглядеть? - ворчит Северус, покорно убирая салфетки, и мы с Добби весело переглядываемся - перед своими любимыми блюдами он не устоит и съест все до крошки. - Чего вы добиваетесь - чтобы я стал похож на Слизнорта? Кстати, о Слизнорте - думаю, Меморис и ему сможет помочь - если подобрать определенную последовательность зелий…

Почти не слушая, - все равно слишком устал, чтобы что-то толком запомнить, а Северус не обидится - ему подобные лекции бывают нужны скорее для того, чтобы лучше все обдумать - я рассеянно оглядываю гостиную. Мы так и не стали ничего менять - разве что шкафов с книгами прибавилось и появилось еще одно кресло. Стоп, а это что такое?.. а, видимо, Добби с этим и пришел… Дотягиваюсь до таинственного свертка, но едва взяв в руку, уже понимаю, что в нем и от кого - хотя и надпись, несомненно, заслуживает внимания.

- «Профессору Снейпу и профессору Поттеру от четы Малфоев» - зачитываю я с выражением. - По-моему, подарок вполне равноценен поводу, а ты как считаешь?.. Добби, достань, пожалуйста, бокалы… да, вот эти… нет, спасибо, с вином я справлюсь сам.

Как хорошо, что Добби тихонько испаряется, и больше никто нас сегодня не потревожит - Макгонагалл тоже не откажешь в тактичности. Потрескивает камин, и погасли все факелы, кроме двух, и я смотрю и не могу насмотреться на спокойное задумчивое лицо. Обычно, сидя вот так перед камином и согревая в ладонях бокалы, мы молчим - каждому и так ясно, что сказал бы другой. Но сегодня можно нарушить традицию.

- За тебя, Северус, - тихо говорю я, приподнимая бокал. - Не за директорство. Ты знаешь за что.

За то, что тогда разрешил себе надеяться. За то, что выжил. За то, что впустил меня в свою жизнь. Я сказал бы это, если бы умел говорить такие слова, но он ведь и так все понимает.

- За тебя, Гарри, - он так редко называет меня по имени. - За тебя, - и свет, мерцающий в темных глазах, разгорается ярче.

А потом спальня, и он с негромким смешком опускается на скрипнувший матрац - слизнортовскую роскошь мы с обоюдного согласия все-таки сменили. Нам и так хорошо, на этом жестковатом пружинном матраце, всегда было хорошо - с самого первого раза, после которого он наконец поверил, что мне… не противно. Тогда я ужасно боялся - этого его смущения, собственной неловкости, бог знает чего еще, и поначалу так и было - и смущение, и неловкость… а потом исчезло - и остались только руки, узкие сухие ладони, и губы, и прижавшееся ко мне тело, и удивительная нежность, в которой растворилась боль, и счастье - наконец-то беспримесное, сполна разделенное на двоих.

Да, вот так… о господи, он изучил мое тело лучше, чем я сам, и сейчас, похоже, опять собирается сделать все, чтобы я достиг вершины первым - ему нравится наблюдать за мной в такие моменты. Но сегодня мне хочется перехватить инициативу.

- Северус, позволь мне… - шепчу я, приподнимаясь, и он, усмехнувшись, чуть отстраняется, и я начинаю с того, в чем никогда не могу себе отказать - медленно пропускаю сквозь пальцы тяжелые глянцевые пряди с мерцающими в них серебристыми нитями. Целую прохладную гладкую кожу - выпуклую жилку на шее, вздрагивающую под моими губами, ямку между ключицами - и, скользнув рукой по впалому животу, с бьющимся сердцем чувствую, как вздрагивает и меняется под моей ладонью тело любимого человека. Я готов переместиться ниже и взять все… не только в свои руки, но он мягко удерживает меня, и я без лишних слов понимаю, чего ему хочется.

Конечно. Все, что ты хочешь… все, что хочешь - разве я хочу чего-то другого? И я принимаю его, вжимаясь в сильное поджарое тело, скольжу ладонями по ниточкам шрамов, пробегаю кончиками пальцев по выступающим позвонкам - и он беззвучно ахает, наконец перестав сдерживаться, и поцелуи, то быстрые, то ошеломляюще глубокие, не гасят, а лишь разжигают пожар, пылающий внутри. Последние толчки, последние яростные содрогания - и стон, его - короткий и резкий, почти выдох, мой - дрожащий и протяжный, и я, придя в себя, боюсь пошевелиться, чтобы дольше чувствовать благословенную тяжесть его тела.