Александр Бруссуев: Не от мира сего-4

Все это время крестный отец держал младенца на вытянутых руках, не зная, что и делать: прерывать крещение - нельзя, но гадюки имеют обыкновение ядовито кусаться. Когда же змеи повисли безжизненными шнурками, он скоренько макнул Добрышу еще два раза.

- Во имя Отца, и Сына, и святаго Духа, - сказал креститель и повернулся к отцу.

Тот двумя резкими рывками вырвал обвисших гадов из рук своего сына и швырнул их далеко в лес. Но далеко те не улетели, зацепились за березовый сук, завязались узлами и поникли.

Только после этого мокрый Добрыша заплакал. Мать осмотрела свое чадо, но следов укусов не заметила.

- Прямо, как Herra Koleus в молодости, - прошептал крестный.

Да, был такой подвиг у Господина Холода (таков перевод с финского упомянутого имени, примечание автора) в младенчестве. Геркулес, северный богатырь, известный позднее, как Санта Клаус, Дед Мороз, начал свою одиссею (напомню, что это означает - путь Одина, примечание автора), задушив змей в своей колыбели.

- Отправится, того гляди, к Рипейским горам, когда подрастет, - вздохнул отец, а мать на него шикнула с негодованием.

- Чего блажишь! Незачем ему туда идти: сам ведь знаешь, никто уже на горе не висит! Некого освобождать.

Действительно, минуло уже то время, когда висел на скале прикованный Праметар (pra - усиление слова "metar" - созидатель, на руническом санскрите, примечание автора), от этого-то и пошло название у всех гор (ripustaa - подвесить, в переводе с финского, riputan - в переводе с ливвиковского, примечание автора). Расплачивался он за свой проступок печенью (maksa - в переводе с ливвиковского, примечание автора), которую клевал орел, каждый день прилетающий, как верили в Пряже, с недалекого от них Коткозера (kotka - орел, в переводе с ливвиковского, примечание автора). С той поры-то и повелось поминать всуе печенку, когда выяснялось людьми, сколько же придется заплатить (maksaa - заплатить, в переводе с финского, примечание автора).

Но от освобожденного Праметара, иногда прозываемого Прометеем, осталась лишь гигантская тень, раскинувшая руки на самой северной скале возле бездонного озера, куда люди и приближаться-то побаиваются (см также мою книгу "Не от мира сего 1" про ковчег и Ловозеро, примечание автора).

Так и начали Добрышу звать в Пряже "Геркулесом" но потом это прозвище само по себе от него отклеилось. Уж больно небогатырская внешность у него оказалась в детстве, ни намека на мужественность:

...не провелик детинушка, оцень крепко толст,

А ише оци-то у Добрыни да как у сокола,

А ише брови-то у Добрыни да как у соболя,

А ресници у Добрыни да два цисти бобра,

А ягодници бутто ёго макоф цвет,

А лицо бело у Добрыни да ровно белой снек (из онежской былины, примечание автора).

Воспитанием Добрыши занималась мать, потому что отец, Никита, по прозвищу Ромахдус (romahdus - гром, треск, в переводе с финского, примечание автора), погиб при невыясненных обстоятельствах, едва сын начал ходить. Кто-то говорил, что отравили его в Новгороде, куда он наведывался к Олафу по каким-то своим делам. Знатный был человек Ромахдус, заметный, а его принадлежность к династии Инглингов, может быть, являлась вовсе не пустым звуком. Стало быть, и недоброжелатели не сидели, сложа руки. Тот же слэйвинский князь Ярицслэйв никогда не упускал случая расширить свое влияние в Ливонии всеми позволительными ему методами. А яд - самый позволительный для людей, не очень обремененных моральными устоями.

Но это были всего лишь досужие разговоры, которые очень быстро прекратились. Нет человека - и нет проблем. Осталась память и истина. Память - голос мертвых, истина - голос Господа.

Добрыша сызмальства читал и писал, умиляя мать и вызывая раздражение случившихся в Пряже богатых слэйвинов - им самим отчего-то это дело не очень, чтобы давалась. Лень, наверно, мешала, либо строение черепа (шутка). Читал он почему-то Септугианту (перевод иудейской Библии на греческий язык, примечание автора), а писать любил некоторые интересные фразы, типа "Или, Или, лама савахфани!" ("Боже мой, Боже мой, для чего ты меня оставил" - последняя фраза Иисуса на кресте на арамейском языке, примечание автора). Впрочем, и канонический Ветхий и Новые Заветы тоже были ему интересны вполне. А, если их сравнивать с взявшейся неизвестно откуда "Антитезой" Маркиона (Маркион редактировал Евангелия и послания Апостолов всего через три сотни лет после казни Христа, пытаясь убрать из них политические вставки и заурядные враки, за что был бит, изгнан и потом, умер, примечание автора), то забывал об обедах и ужинах.