Елизавета Дворецкая - Ясень и яблоня, кн. 2 - Чёрный камень Эрхины

Стало светать. На площадке причала у Пологого Холма тоже догорал костер: дозорные дружины Эрнольва ярла стерегли стоявшие неподалеку корабли тиммеров. Но никто почему-то не заметил, откуда взялись над самой водой две небольшие женские фигуры. Внезапно обнаружив их всего-то шагах в десяти, хирдманы с Аринлейвом во главе не могли понять, как эти две девушки попали в воду, что они там делают между камней…

Две такие похожие, как сестры-погодки, совсем молодые, невысокие ростом светловолосые девушки всем казались очень знакомыми, но никто, даже сам Аринлейв, не мог, в каком-то странном полузабытье, сообразить, кто же они. Одна из них была, казалось, без сознания и бессильно висела на руках у другой, которая тащила ее из воды на берег, выбиваясь из сил, путаясь в мокром платье, а светлые волосы бесчувственной девушки волочились по песку и цеплялись за камни.

Кто-то дрогнул; кто-то хотел помочь, но странное оцепенение, похожее на пресловутые «боевые оковы», не давало сдвинуться с места.

Наконец девушка справилась и вынесла подругу на песок. Там она опустила ее и встала рядом на колени. Нагнувшись, она то ли дышала ей в лицо, то ли что-то шептала, потом поднялась… оглянулась на замерших мужчин и сделала легкий знак рукой: ну, что же вы?

И вот тут все ее узнали. Даже более молодые, из тех, кто никогда не видел Сольвейг Старшей, тотчас же догадались, что это она. Только она могла быть так проста и так прекрасна, только у нее белое лицо дышало такой добротой и заботой, оставаясь при этом отстраненным, призрачным, неживым…

Она улыбнулась, потом шагнула в волны и исчезла. Она ушла назад, в ту стихию, которая вот уже двадцать семь лет была ее домом, но не вытеснила из памяти прежнего дома, земного.

…Сэла открыла глаза и увидела над собой… небо. Она точно знала, что умерла, потому что бросилась в воду с обрыва на глубину в десять локтей, а черный камень с неудержимой силой тянул ее вниз. Она украла его у истинной хозяйки, много лет питавшей его своей силой, и он отомстил ей.

Она умерла, она попала в другой мир, где воздух был густ и плотен, как вода, где царил вечный мрак и золото в палатах Эгира служило вместо светильников. В доме с неоглядно широкими стенами шел пир, и она ходила между длинными столами, где сидели какие-то огромные люди… или великаны. Она тосковала, потому что помнила другой мир, она просила отпустить ее, и Сольвейг, ее сестра и подруга, просила вместе с ней. Ей говорили, что она умерла и не может вернуться, а она отвечала, что это ничего не значит, потому что ведь каждый человек умирает и рождается вновь – множество раз. И если уж она принесла им, владыкам моря, «глаз богини Бат» – порождение тьмы, то отчего же им не разрешить ей возродиться прямо сейчас – и в том же самом теле? А то же самое тело ей очень нужно – ведь их, живых, в этом теле, собственно, двое, и она ни за что не хотела бросить этого, второго…

И наконец их отпустили: Сольвейг взяла ее за руку и повела по тропам подводных течений вверх – к небу… или к поверхности воды.

Она лежала на площадке Пологого Холма, на которую тысячи раз в своей прежней жизни выпрыгивала из маленькой лодочки или с борта большого боевого корабля. Мокрая одежда и мокрые волосы опутали ее тяжелыми холодными оковами, но воздух, легкий воздух земли свободно входил в грудь, а небо наверху было еще более глубоким и беспредельным, чем пучины Эгира. Она опять очнулась дома, в Аскефьорде. И опять над ней склонился брат Аринлейв, который почему-то плакал, глупо размазывая слезы по носу – в первый раз за последние пятнадцать лет…

Когда Торвард впервые пришел в себя, ничего особенного увидеть ему не удалось, потому что он лежал лицом вниз. Надо же, тролли б их побрали, угораздило получить рану на спине – доказывай потом, что это они зашли сзади, а не он повернулся к ним в бою спиной… Голова шевелилась, хотя и болела. С кем он дрался, вспоминалось с трудом, туалы, улады и квитты перемешались и катались одним глупым суматошным клубком.

Когда его наконец подняли и перевернули, возле лежанки он увидел лица кюны Хёрдис и Сэлы. Как две норны, старая и молодая, они сидели и смотрели на него. Появлению Сэлы он не удивился, хотя теперь и помнил, что мать сообщила ему о ее якобы смерти. Поверить в ее чудесное, неважно каким образом свершившееся спасение удалось быстрее и легче, чем в ее гибель.

– Приветствую тебя, Торвард конунг, сын мой, ты родился заново! – сообщила ему кюна Хёрдис с самым торжественным видом.