Глен Кук: Солдаты живут

Я отложил перо.

Огоньки мы заметили издалека. Что это? На равнине не бывает огней. Мы поднялись на тысячу футов. Но к тому времени все огни погасли. Остался лишь свет, струящийся сквозь дыру в куполе над тронным залом демона. Пока мы подлетали, угас и он.

Потом мы были слишком заняты, опуская Госпожу и Тобо через отверстие в куполе, и все прочее вылетело у нас из головы. С рейтгейстиденом трудно управляться, если тот, кто на нем сидит, не помогает.

Спустившись, мы увидели лишь одинокую масляную лампу, горящую на столе того старика – ученого из Таглиоса. Костоправ оставил записку. И вот ведь сообразительный старикан – написал он ее на нашем языке. Не очень хорошем, но понять мы смогли все.

Пожалуй, у него и в самом деле имелась способность к языкам, о чем он частенько твердил.

Аркана взяла лампу и зажгла парочку факелов. И мы отправились на поиски Костоправа.

– Знаешь, – сказала она, – он нас всегда дразнил, но очень скоро я стала относиться к нему так, словно он мой отец. – Мы никогда с ней не разговаривали о наших настоящих отцах. Иначе поссорились бы.

– Да. Он оберегал тебя. Может, даже больше, чем ты знаешь.

– И тебя.

Мы нашли Костоправа сидящим возле деревянного трона.

– Эй! Он еще дышит.

– По-моему… Черт, смотри! А кинжалов-то в демоне нет. – Они валялись разбросанные по полу.

И тут глаза демона открылись, глаза Костоправа тоже, а вид у обоих был весьма смущенный, и только тогда до меня по-настоящему дошло, о чем написал нам Костоправ. Это не было какое-то запутанное религиозное прощальное послание, он просто не смог подобрать правильные слова и объяснить, что он с демоном договорились поменяться телами. Тогда Шевитья станет смертным и проживет еще столько, сколько протянет тело Костоправа, а Костоправ превратится в большого, старого и мудрого морского дракона, плывущего по океану истории. Тогда оба они окажутся на небесах. И Нефы будут счастливы. И равнина уцелеет. И белая ворона будет ругаться, сидя на плече Костоправа. А нам с Арканой предстоит постоянно выяснять, кто из нас станет вести Анналы. Потому что мы терпеть не можем писать.

Поэтому мы меняемся местами. Когда эта бродяжка иногда отходит от своего ненаглядного Тобо, она берется за перо и делает свою часть работы.

Кстати, она не заметила – наверное, потому, что слишком для этого тупа, – что Госпожа выздоравливает. Недавно я видела, как она пускает малюсенькие огненные шарики. Думаю, если бы она придумала какой-нибудь способ заниматься любовью с тем большим монстром, то проделывала бы это трижды в день. Потому что именно от него к ней течет ручеек магической силы. Наверное, это лучший и самый многозначительный подарок, который она когда-либо от него получала. Ведь с ним она может стать всем, чем захочет. Быть может, она даже снова превратится в молодую, прекрасную и романтически печальную Госпожу из Чар.

Но тогда ей придется выпустить на волю Душелова. Просто чтобы сохранить в мире равновесие.

Интересно, прав ли он был, когда говорил, что через тысячу лет мы можем стать богами, о которых будут помнить все?

И еще мне интересно, что он может сделать со своей дочерью. Его родной дочерью. Думаю, с ней все безнадежно, потому что у нее нет собственной надежды. Но еще я думаю, что если надежда есть, то папуля ее найдет.

Суврину не терпится. Он хочет слетать к вратам в Хсиен. Он не Аридата Сингх, но может, сойдет и он.

Пожалуй, уже пора взглянуть на наш новый мир. На Воронье Гнездо. На Страну Неизвестных Теней. Шукрат говорит, что ей нравятся эти названия, потому что они звучные. И кажутся ей названиями родного мира.

А по-моему, дом – это то, что я ношу в себе. Я улитка с домиком внутри.

Все, дальше пускай пишет Шукрат. Ее очередь. Этой подлизы и лентяйки.

Бесконечный ветер метет равнину. Он шепчет, пролетая над серыми камнями, несет с собой пыль из далеких миров, вечно подтачивающую мемориальные столпы. Здесь еще осталось несколько Теней, но они слабы, робки и безнадежно затеряны на просторах равнины.

Это своего рода бессмертие.

Память – своего рода бессмертие.

Ночью, когда ветер умирает, а над сияющим камнем царит тишина, я вспоминаю. И все они живут снова.

Солдаты живут. И гадают – почему.