Аарон Дембски-Боуден - Кровавый корсар

Очень редко до него доносился смех. И только с палуб смертных, где люди влачили свое жалкое, бессветное существование, запертые в черных недрах корабля. Вознесенный теперь не знал, как реагировать на этот звук, и не был уверен, что он означает. «Завет» стал крепостью существа, памятником его собственной боли и той боли, что Вознесенный принес в галактику отца своего отца. Смех нервировал Вознесенного, — не пробуждая истинных воспоминаний, этот звук все же напоминал существу, что когда-то оно было способно понять его значение. И даже издавать схожие звуки — в те давние годы, когда вместо «существа» оно именовалось «человеком».

Его губы раздвинулись, и акульи зубы обнажились в безрадостной усмешке. Как меняются времена. И вскоре им вновь суждено измениться.

Талос. Люкориф. В сознании всплыли не просто их имена. Нет, он ощутил потоки их мыслей — плотно сплетенных, как неразборчивое письмо, и зараженных фрагментами их личностей. Их приближение было схоже с невидимой, неясно шепчущей приливной волной, захлестнувшей Вознесенного. Существо развернулось за мгновение до того, как дверь апотекариона со скрипом распахнулась.

Люкориф склонил голову. Раптор шел на четвереньках, и сопла реактивных двигателей у него на спине покачивались из стороны в сторону в такт неровной поступи хозяина. Талос не озаботился приветствием. Пророк даже не почтил Вознесенного кивком. Вместо этого, он просто медленно вступил в комнату. От доспехов его остались одни воспоминания, и лицо выглядело немногим лучше.

— Чего ты хочешь? — спросил он.

Один глаз Пророка скрывался под полосками рваной бледной кожи и сочащимися кровью струпьями. Череп был ободран до кости, а плоть обгорела и воспалилась. Рана от болтерного снаряда, почти убившего его. Любопытно.

Несмотря на типичную вызывающую дерзость Пророка, Вознесенный почувствовал укол благодарности за то, что тот пришел по его просьбе в таком состоянии.

— Ты ранен, — проворчало существо голосом дракона, поудобнее устраивающегося в логове. — Я слышу, как тяжело бьются твои сердца. А запах твоей крови… густой и резкий, свидетельство перенапряжения внутренних органов… Талос, ты ближе к смерти, чем хочешь признать. И все же ты пришел ко мне. Благодарю за доверие.

— Третий Коготь мертв, — заявил Пророк со своей обычной прямотой. — Первый Коготь небоеспособен. Нам понадобится два месяца на восстановление.

Вознесенный кивнул. Конечно, он все это уже знал, но то, что Пророк доложил о происшествии, как исполнительный солдат, облегчало дело. По крайней мере на ближайшее время.

— Кто поработал над твоим лицом?

— Дал Кар.

— И как же умер Дал Кар?

Талос убрал руку с большой колотой раны в боку. Перчатка Пророка была в крови.

— Он умер, умоляя о пощаде.

Люкориф, скорчившийся на одном из хирургических столов, испустил из динамиков шлема визгливый смешок. Вознесенный рявкнул, прочищая горло, и проговорил:

— Тогда без него мы сильнее. Ты извлек геносемя Третьего Когтя?

Пророк стер слюну с губ.

— Я приказал сервиторам поместить тела в криогенное хранилище. Я извлеку геносемя позже, когда у нас появится больше консервирующего раствора.

Вознесенный перевел взгляд на мортуарий — ряды ячеек, встроенных в дальнюю стену.

— Очень хорошо.

Талос откровенно передернулся, втягивая разбитыми губами воздух. Вознесенный подозревал, что боль, которую он испытывал, была почти нестерпимой. На это тоже стоило обратить внимание. Талос явился сюда не потому, что подчинился приказу. Даже будучи тяжело раненным, он пришел из-за места встречи, которое выбрал Вознесенный. Любопытством можно пронять даже самые упрямые души. Другого ответа нет.

— Я устал от этого существования, мой Пророк.

Слова повисли в ледяном воздухе между ними.

— А ты разве нет?

Талос напрягся, озадаченный замечанием.

— Говори конкретнее, — выдавил он кровоточащим ртом.

Вознесенный снова огладил когтями сосуды с геносеменем, оставляя на драгоценных контейнерах нарочито заметные царапины.

— Я говорю о тебе и обо мне, Талос. Каждый из нас грозит существованию другого. Ах, и не думай спорить. Мне плевать, правда ли ты настолько лишен амбиций, как утверждаешь, или грезишь о моей смерти каждый раз, когда решаешься задремать. Ты символ, ты знамя отверженных и недовольных. Твоя жизнь — это клинок, приставленный к моему горлу.

Пророк подошел к другому операционному столу и равнодушно оглядел стальные манипуляторы хирургического аппарата, свешивающиеся с потолка. Слой пыли сделал поверхность стола серой. Когда воин смахнул пыль перчаткой, стол под ней оказался бурым от старой засохшей крови. Тридцать шесть лет назад. Я сам извлек его геносемя.