Аарон Дембски-Боуден: Повелитель первого / Долгая Ночь

Галедана не убедили эти слова, и Астелан не смог сдержать улыбку.

— Во всяком случае… пока.

Тишину нарушил голос девочки.

— Яго. Ты еще жив?

Севатар сидел, прислонившись спиной к потрескивающему силовому барьеру и не обращая внимания на его непрерывное поглаживание. Вокруг была лишь темнота. Не темнота ночи в отсутствие солнца, а настолько абсолютная чернота, что даже его глаза были не в силах пронзить ее покров. Его держали в этой лишенной света клетке, отключая барьеры и пробуждая осветительные сферы на пятнадцать минут каждый дневной цикл.

Тогда ему разрешалось поесть. Они приносили ему насыщенную питательными веществами кашу, которая имела пресный привкус химикатов и прилипала к языку, словно мокрые опилки. Всякий раз он ухмылялся своим тюремщикам и заявлял, будто это лучшее, что ему доводилось есть, а каждая новая трапеза лучше предыдущей.

Во мраке тюремной камеры было уютно. Чернота ласкала больные глаза, словно прикосновение шелка к голой коже. К сожалению, она никак не помогала против стучащей пульсации, проталкивавшейся сквозь череп. С тех пор, как его взяли в плен, боль облегчал только ее голос. Всего лишь один голос из множества — голосов убитых, почерпнутых из его подсознания.

Мертвецы снились Севатару сотню раз, а то и больше. Просыпаясь, на протяжении первых ударов сердца он видел во мраке камеры их неотрывно глядящие глаза и слышал у себя в голове эхо их воплей.

Ничто из этого не являлось реальным.

Он знал об этом. Единственным его подлинным спутником на протяжении ночных бдений была скука. Мертвые лежали в своих могилах, храня молчание и разлагаясь, понеся заслуженную кару. Когда он слышал их во время беспокойного сна, это была всего лишь сбивчивая пульсация его собственных плененных грез.

— Яго. Ты еще жив?

Но не она. Ее голос был единственным, который оставался, когда он просыпался. Сильнее любого прочего эха. Он уже давно, очень давно не говорил с призраком и гадал, не умерла ли она в этой самой камере, так что теперь ее тень задержалась в этих стенах.

Быть может, ее убили неподалеку, и теперь она является к нему, так как ее дух чует его проклятие. Он цеплялся к нему, разносящийся эхом голос странной и любопытной девочки шептал убийце во тьме. У него были сомнения насчет того, сознает ли она, что мертва.

— Яго?

— Я тут.

В холодном воздухе у него из носа медленно потекла горячая и густая кровь. Он стер ее тыльной стороной кисти.

— Я тут, Альтани.

— Снова больно?

Потребовалось усилие, чтобы говорить, преодолевая давление, которое перемалывало его мозг, но он все-таки выдавил из себя ложь.

— Бывало и хуже.

— Кажется, будто ты умираешь.

— Пока что я здесь. Чего ты хочешь?

— Просто поговорить. Мне одиноко.

— Жаль слышать это, малышка.

Он замешкался. Ему уже было неуютно, однако хотелось задержать ее возле себя подольше. Она являлась к нему в четвертый раз? В пятый? Давление в голове не позволяло сконцентрироваться даже на будничных делах вроде отслеживания хода времени.

— Твой голос единственный, кому я рад. Ты знала об этом?

— Я не понимаю. Ты слышишь и другие голоса? Даже когда бодрствуешь? Я думала, что они приходят только в твоих снах.

— И да, и нет…

Он пожал плечами в темноте — совершенно бесполезный жест. Ребенком он постоянно слышал голоса. Шум желаний и злобы в головах других людей. Перешептывание чувств, кипящих по ту сторону их глаз. Сиплое пение городских ворон, дерущихся над пищей.

Хуже всего был шепот мертвых. Пылающие вспышки чужих воспоминаний, когда он глядел в глаза тела в сточной канаве. Мольбы незримых голосов, упрашивавших отомстить за них. Красная мука удушения, которую он ощущал в собственном горле, проходя под одной из жертв Ночного Призрака, выпотрошенных и публично подвешенных в распятом виде.

Порой они говорили с ним в безымянном пространстве между сном и явью.

Телепатия. Некромантия. Психометрия. Для подобных психических даров существовала тысяча названий в тысяче культур, но слова сами по себе ничего не значили. Он слышал всю музыку осознанных мыслей, пока Легион не отсек ее, оставив его в благословенной тишине.

Он больше не подслушивал чужие мысли. Не слышал заманчивые посулы убитых.

Но теперь мертвецы вновь начали нашептывать ему. Печати вокруг его разума ломались.

— Яго? Ты слышишь другие голоса, когда бодрствуешь?