Джордж Эффинджер - Марид Одран

Я прокрутил в памяти все, что мог вспомнить о событиях прошлой ночи. Вроде бы ничего необычного; что касается Оккинга, то он явно решил поставить меня на место, но это обычные штучки легавых: «Слушай, то, что произошло, — дело полиции, и мы не хотим, чтобы ты совал нос куда не следует; прошлой ночью у тебя наклевывалась работа, но все полетело к чертям, так что спасибо, в твоих услугах больше не нуждаемся». Я слышал подобное от Оккинга сотни раз. Почему же сегодня мне кажется, что дело нечисто?

Я покачал головой. Если есть какая-нибудь гниль, обязательно докопаюсь. Я загнал все мысли об этом в самый дальний уголок. Пусть отлежатся немножко, а потом либо испарятся, либо сконденсируются в ясный, четкий перечень фактов, который можно использовать. А сейчас не желаю ни о чем беспокоиться. Хочу, чтобы ничто не мешало мне наслаждаться ощущением собственной силы, уверенности, теплоты, разлившейся по телу, — всем, что дают наркотики. Позже, когда их действие закончится, придется заплатить за это блаженство постнаркотическим «похмельем», так что надо взять свое за потраченные на них денежки.

Минут через десять, когда я подходил к кредитным автоматам, расположенным на улице, зазвонил телефон. Я снял его с пояса.

— Марид? Это Никки.

Никки — полоумный обрезок, шлюха, работающая на одного из шакалов Фридландер-Бея. Год назад мы с ней довольно близко сошлись, но уж слишком много хлопот доставляла эта особа. Когда ты с Никки, приходится все время следить, чтобы она не перебрала выпивки или пилюлек. Одна штучка сверх нормы, и Никки становится бешеной и совершенно неуправляемой. Каждый раз, когда мы отправлялись куда-нибудь, дело заканчивалось потасовкой. До того как Никки подверглась модификации, она, судя по всему, была высоким, мускулистым парнем намного сильней меня. Даже после изменения пола в драке она неудержима.

Пытаться отнять у нее несчастного, которого она заподозрила в намерении оскорбить ее честь и достоинство, — тяжелое испытание, а процедура успокоения и доставки домой отнимает последние силы. В конце концов я понял, что Никки здорово нравится мне трезвой, но все ее достоинства не окупают мучений, которые приходится терпеть из-за нее в остальное время. Мы встречаемся иногда, говорим «здрасте», болтаем, но я больше не хочу быть свидетелем ее бессмысленных пьяных драк, с воплями и визгом.

— А, Никки. Что хорошего скажешь?

— Марид, милый, мы можем сегодня встретиться? Мне очень нужна твоя помощь.

Ну вот, начинается!

— А что стряслось?

Несколько секунд она молчала, обдумывая, как лучше сформулировать свою проблему.

— Я не хочу больше работать на Абдуллу. Так звали одного из доверенных людей Фридландер-Бея. Абдулла держал на поводке около дюжины девочек и мальчиков, рассредоточенных по всему Будайину.

— Не вижу никаких трудностей.

Время от времени мне приходилось подрабатывать таким образом, получая киам-другой. Бей (весь квартал называл его Папа) неплохо относился ко мне.

Фридландер-Бей был фактическим хозяином Будайина, да и остальную часть города вполне мог засунуть в карман. Я всегда держал свое слово, что в глазах такого человека, как Бей, уже было неплохой рекомендацией. Наш Папа — что-то вроде старейшины. Ходили слухи, что ему, ни много ни мало, две сотни лет, и иногда я верил этому. Бей отличался старомодными взглядами на честь и верность и на бизнес. Он раздавал награды и карал по собственному усмотрению, словно воплощал в себе древние представления о Всемогущем. Папе принадлежало множество ночных клубов, публичных домов и харчевен в Будайине, но он не душил здоровую конкуренцию. Если кто-нибудь желал попытать счастья и открывал свою лавочку рядом с его заведением, Бей не имел ничего против. Придерживался простого принципа: если не трогаешь его — он не трогает тебя, и предлагал весьма соблазнительные условия; в результате великое множество независимых дельцов становились его людьми, потому что никогда не смогли бы добиться самостоятельно того, что получали из его рук. У них просто не было нужных связей. А Папа олицетворял и это понятие.

Главный девиз Будайина — «бизнес есть бизнес». То, что вредило интересам независимых дельцов, в конечном итоге ударяло и по Фридландер-Бею. Будайин хорошее место, добычи хватает каждому, но все могло обернуться иначе, принадлежи Папа к ненасытному типу людей, ревнивых к чужой удаче. Однажды он признался мне, что когда-то испытывал подобную ревность, но, прожив сто пятьдесят (или сто шестьдесят) лет, обнаружил, что больше не способен ощущать радость обладания. Наверное, это самое грустное признание, которое мне когда-либо приходилось слышать.