Пётр Африкантов - Старый дом под черепичной крышей

– Совсем не обязательно, она живёт тут рядом. Я знаю, – ответил Пегас.

– Может быть за нами следила? –

– Так, Муха, не следят… случайность… Если б следила, то ты бы её не заметил.

– Нам ведь тоже выходить пора.

– Сиди, не привлекай внимание, проедем до «Радуги».

– Чё…, – удивился Муха, – на целую остановку дальше ехать?.. а потом назад топать? Да ещё с грузом…

– Так пойди, встань рядом с инспекторшей с мешком, да ещё поздоровайся, – съехидничал Пегас. – А она, по-твоему, не обратит внимание ни на поздний час, ни на твой мешок? нашёл дуру со стажем.

– Кстати свет в её кабинете всё ещё горит, – заметил Муха, глядя в окно на дом, где размещалось отделение милиции.

– Значит, пойдёт в отделение, раз свет горит, – предположил Пегас.

– А чего свет горит? Не знаешь?..

– Я откуда знаю… – проговорил Пегас.– Может быть новый сотрудник появился… рвение проявляет, под собой землю роет, чтоб звёздочку заработать… – не подозревая того, что угодил своим предположением в яблочко.

И друзья, поругивая инспекторшу, проехали лишнюю, но довольно длинную остановку, вышли на остановке «Радуга» и потопали обратно на четвёртый жилучасток.

Глава 3. Фома Фомич

Над свалкой поздний вечер, почти что ночь. В стороне, над лесом, в небе, бело-серым туманом висят отсветы от городских уличных фонарей. Сам город внизу, под горой, его не видно. Здесь, у Саратова, ночью всегда так. – Поднимутся над домами и улицами снопы блёклых лучей, остановятся в подоблачной дали и висят над городом, словно привязанные за ниточку детские шары, мерно плавая и колыхаясь в ночной свежести. Они – то соединяются в одну светлую мглу, то рассасываются по всему небу, делая его на время, обманчиво, более утренним и вдруг разом, всколыхнувшись, будто испугавшись своей смелости, сбегаются стайками на прежнее место, переталкиваясь и перешёптываясь.

А здесь, над свалкой, иное небо и иная ночь. И, сдаётся мне, что забрался на это небо ученик, да и пролил в нерадивости своей из непроливайки чернила, да ещё, ради озорства, наставил там и тут паучьих клякс по всему тёмному необъятному небосводу, да и спрятался за старой бочкой, чтобы посмотреть, а как отреагируют на его художества люди.

На улице заурчала машина. В малюсенькое оконце было видно как Сима выскочил из вагончика и, высоко задирая ноги, побежал на звук мотора, стал отворять широкие, обшитые ржавыми, кровельными железными листами ворота.

– Лёгок на помине, – сказал Крокыч, кивнув на окно. – Фома Фомич, собственной персоной.

– Что?.. Тараканов в такое время?.. – удивился Позолотин.

На территорию свалки, высвечивая фарами мусорные кучи вполз чёрный ««шевроле»» и остановился около столба с фонарём. Сима поспешно закрыл ворота, подбежал к въехавшей на территорию свалки машине и подобострастно раскланялся, хотя из ««шевроле»» никто ещё не вышел. Издали казалось, что он раскланивается перед этим чёрным лимузином с поблёскивающими, полированными боками-дверками, и что этот лимузин и есть сосредоточие власти и силы на этом маленьком, отгороженном от остального мира, отрезке земли, и что всё живое тут обязано этому чванливому господину из металла, никеля, краски и лака. Вот он, подсвечивая глазами-фарами, выжидательно осматривает свои владения, чуть подрагивая от работающего мотора. Тонированное лобовое стёкло выглядывает выпуклыми тёмными очками, впереди которых величественно, точно в роговой оправе выступает с горбинкой нос-капот, а чуть ниже вытянулись одутловатые губы бампера со скошенной бородой подмоторья.

Он не спешит. Он знает себе цену. Он хозяин.

За тонированными стёклами автомобиля не видно ни одного человека. Казалось, что никакой свет не может проникнуть внутрь этого существа и даже яркие лучи солнца меркнут и тускнеют прикасаясь к нему. А точнее, эти лучи, их свет и теплота с неудержимой прожорливостью поглощаются чёрным телом этого монстра, чем и поддерживается его жизнь и благополучие. Этот монстр на дорогах России не один, но этот, кажется, выше и чернее других. Благодаря чему, способен принимать более них благодатную теплоту лучей. Эго чернота является главным и самым совершенным его собственным эволюционным приобретением, потому, как только абсолютно чёрный цвет может впитать абсолютно большое количество тёплых лучей. И чем чернее и больше монстр, тем холоднее становится вокруг, ибо лучи, предназначенные для всего живого, притягиваются и поедаются им одним. При свете дня и при свете луны и звёзд всё живое шарахается от него в сторону, дабы не быть к нему притянутым, чтобы это существо не высосало из них оставшиеся теплотворные силы.