Ольга Толстова - Другая химия

В некоторых он вызывал уважение, другие его использовали, третьи откровенно насмехались. Но он этого даже не замечал.

Шли годы. Его состарившиеся родители перебрались туда, где климат теплее и мягче, сёстры вышли замуж и завели детей, он остался один в доме, но почти не заметил этого. Он продолжал искать.

Истина ждала его где-то вдали, и он тоже ждал её. И однажды дождался.

Однажды к нему пришла женщина в надежде отыскать своих родителей. Она была сиротой, выросшей в детском доме, и всё, что она могла сообщить, – это район города, где её нашли младенцем, и дату, когда это случилось. Даже с воображением Ричарда не удалось бы в деле отыскать нечто сверхъестественное, и Мендоуз уже открыл рот, чтобы сказать: мне очень жаль, но ваш случай вне области моих интересов, когда голос в его голове впервые вдруг замолчал.

Так молчит пророк, узревший неопалимую купину. Так молчит философ, когда на его ладони лежит – наконец-то – Камень мудрых.

И сам Ричард тоже молчал, глядя в глаза своей гостьи.

Разговор с Ричардом вымотал его на удивление. Мендоуз явно сел на любимого конька и говорил, говорил, говорил… Нескончаемый поток слов о вещах довольно странных. Но Леонид сам попросил об этом, так чего ж было жаловаться?

Да к тому же он действительно мог бы что-то из этого использовать, вытащить пару интересных образов, так что поездка в любом случае оказалась небесполезной.

В номере Леонид бросил портфель с бумагами на кровать, сел рядом, сгорбился и закрыл глаза. Слушал, как ворочается в голове перекормленный «чужой». Ему сегодня досталась солидная порция информации.

Потом Перелётов вернулся мысленно к Ричарду: он ведь так и не понял, стоит ли доверять «аристократу». Леонида тот явно не знал, а что насчёт доктора Третьякова? Скажет ли Мендоузу что-то это имя? И стоит ли его вообще произносить…

Рискнуть?

Или струсить, оставить всё как есть?

Завтра будет ещё одна встреча, они договорились: у него якобы остались к Ричарду вопросы.

Противно запищал гостиничный телефон. Леонид неохотно приподнялся, дотянулся до трубки:

– Алло.

На том конце провода было классическое молчание: с едва слышным учащённым дыханием, тихим потрескиванием динамика и случайными шорохами.

Леонид держал трубку и задумчиво рассматривал стену – завитушки тиснёного рисунка, маленькие пятнышки золотой краски. Молчание трубки его почему-то нисколько не беспокоило. Он начал думать, что это вовсе не угроза или предостережение, а настоящий разговор, только мысленный или что-то в этом роде. Его «собеседник» действительно что-то говорит ему, а он действительно что-то отвечает.

Прошло время, и он почувствовал, что разговор закончен, и положил трубку.

Вот так. Будто поговорил с другом. Чувствуешь себя спокойнее и увереннее.

Леонид зевнул, лёг на кровать не раздеваясь и провалился в сон.

Проснулся он на рассвете. В окна заглядывала бледная утренняя звезда. Он наблюдал, как она становится всё незаметнее, теряется в свете восходящего солнца, и не думал ни о чём. «Чужой» в его голове ещё «спал» – пребывал в глубине, подальше от света.

Леонид потянулся и вспомнил о предстоящем разговоре. А потом о том «разговоре», что состоялся вчера вечером с молчащей телефонной трубкой.

Утренняя дремота тут же слетела с него, по коже пробежали мурашки, а горло судорожно сжалось. Он закашлялся, сел, уставился на телефон – тихий и равнодушный, и понял: не было никакого звонка. Звонок померещился. Может быть, он даже и трубку не поднимал, просто сидел на краешке кровати, уставившись в окно, шевелил губами и слушал. Что-то. В голове. Даже не «чужого». Что-то иное.

Собственное безумие.

…С ним же явно что-то не так со времени того приступа. Или даже раньше, с пропавшего из памяти вторника.

Теперь он даже не знает, что страшнее: пойти, наконец, к специалисту, чтобы выяснить всё, или продолжать делать вид, что нет никакой проблемы. До тех пор, пока он не выйдет из окна, перепутав его с дверью. Или не разобьёт кому-нибудь голову.

…Или это просто усталость. Вчера он был совсем без сил, спал на ходу.

Ему это всё просто приснилось.

В этот раз Мендоуз предложил погулять по парку. И к списку неосуществимых желаний Леонид добавил и такой парк – сразу после идеального кабинета; если кабинет был создан для работы, то парк – для мечтаний, обдумывания сюжетов и философских концепций. По сравнению с ним сад вокруг дома Виктора казался пяточком газона. Здесь же были длинные дорожки, старые деревья, настоящий пруд и даже небольшой лабиринт из живой изгороди.