Ричард Ламберт: Дорога волка

– Это не твоё дело.

– Ближайший год, пока тебе не исполнилось шестнадцать, пока ты не окончишь школу, я за тебя отвечаю. Я твой законный опекун. Так что это именно что моё дело. Ergo [2] Следовательно (лат.) , ты будешь жить со мной.

– Нет, не буду.

Бабушка и я уперлись друг в друга взглядами поверх наших завтраков через кухонный стол, будто два шахматиста перед решающим ходом. Бабушка подняла свою кружку, отхлебнула чай, поставила кружку обратно и встала.

– Конечно, – сказала она.

Я победно улыбнулся.

– Едешь в место поинтереснее? – саркастично крикнул я, пока она надевала куртку. – Домой к себе, например?

– Я назначила встречу с директором твоей школы.

– Ты не можешь, – сказал я, вскакивая и выбегая в прихожую. – Это вообще не твоё…

– Потом у меня встреча с твоим соцработником, а после…

– У меня нет соцработника.

– Теперь есть. Она приходила, пока ты лежал в госпитале. Я сказала ей уходить. После я оформляю свидетельства о смерти твоих матери и отца. Хочешь поехать со мной?

Слова «свидетельство о смерти» были как удар в грудь – глухой, медленный, после которого совсем не остаётся сил.

Я не смог ответить.

Она молча подождала, а потом резко открыла дверь, впуская яркий день с его светом, пением птиц и далёким звуком торопливых машин. Дверь закрылась, и я остался один в пустом доме.

Бабушка сделала ровно то, что сказала: разобралась со школой, соцработником и свидетельствами о смерти. Кладбищем, ритуальными работниками, священником. Людьми, которые собирались прийти на похороны. Банком, адвокатами, страховщиками. Бабушка была юристом и без труда справлялась с ними. Её голос не повышался и не понижался – она разбиралась с людьми быстро, но с какой-то угрозой в голосе.

Я не мог сказать, что именно в нём было угрожающего, но любой, кто это слышал, отчётливо понимал: если переступишь черту, она тебя уничтожит.

Мне она объяснила, что в завещании была указана как мой законный опекун и что мне придётся переехать на север Камбрии к ней и пойти там в новую школу. Она объяснила, что дом теперь принадлежит банку. Она объяснила, что будет дознание и что мне не обязательно на него являться. Она объяснила, что соцработник и врачи хотели, чтобы я пошёл к психологу, но я не обязан, если не хочу. Я всё понял, но не смог ответить. Как будто я не мог больше говорить, не мог больше чувствовать.

На похоронах ритуальные работники в чёрных костюмах опустили два сосновых гроба в землю на специальных верёвках. Жёсткие воротники сдавливали их шеи. Священник произнёс священнические слова – и всё. Мои родители покинули мир.

После кладбища, в баре отеля, люди разговаривали и ели криспы [3] Хрустящие хлебцы (от английского crisp). . На маленькой лужайке, окружённой жуткими елями, яркий мёртвый дневной свет лежал, как толстый слизень.

Неделю спустя, тёплым сентябрьским днём, мы загрузили маленький красный Фиат. Бабушка собиралась вести его по магистрали на скорости семьдесят миль в час, мимо фур, грузовиков и мотоциклов.

Митеш пришёл помочь нам упаковать вещи и попрощаться.

– Йоу, братан, – сказал он, будто бы жил не в Сомерсете, а на самых опасных улицах Балтимора. – Чё-как?

Я попробовал сделать сложное рукопожатие, которому он меня научил. Как обычно, безуспешно.

– Я должен проехать двести миль в коробке смерти, чтобы жить со странной женщиной на севере, – сказал я. – А как твои дела?

– Твоя бабушка крутая. Помогает тебе, вот это вот всё.

– Она не крутая, Митеш. И вообще, как она собирается вести эту дурацкую штуку так далеко? – чтобы показать, что я имею в виду, я ткнул ногой колесо Фиата.

– Йоу! Бабушка Лукаса, чё-как? – Митеш улыбнулся подошедшей бабушке. Она несла заклеенную скотчем картонную коробку.

– Ты друг Лукаса, как я понимаю, – сказала Бабушка. – Ну, не стойте без дела, мальчики, у нас полно дел.

Мы начали выносить мои вещи. После каждого захода дом всё больше пустел, будто бы умирал. Его окна печально смотрели на бабушкин Фиат, который всё больше проседал под весом моих вещей. Он будто бы устал от путешествия, которое ещё не началось.

Вынеся последние вещи, я увидел, что бабушка прислонилась к машине и опустила голову.

– Ты в порядке? – спросил я с волнением.

– Всё нормально, – сказала она, нахмурившись и возвращаясь в дом.

Всё не было нормально. Она устала. Или была больна. Наверное, у неё было слабое сердце. Что, если посреди автомагистрали у неё случится обморок или сердечный приступ? Наша машина снова врезалась в насыпь как кулак, и мама снова повисла на ремнях, её волосы снова прилипли к щеке, а папина голова снова откинулась под неестественным углом.