Майкл Смит - Один из нас

– Хап, подожди! Подожди меня!

Услышав, как будильник спрыгнул на пол, я прибавил шагу и пролетел мимо пары вооруженных полицейских, калымивших охранниками на выходе. Проскочил сквозь маятниковую дверь [14] Дверь из двух створок, свободно открывающихся в обе стороны. , лелея надежду, что одна из створок вдарит по будильнику и отшвырнет его к барной стойке, и оказался на улице.

Надежда не оправдалась. Будильник догнал меня и теперь бежал рядом, пыхтя от напряжения. Я больше чем уверен, что звуки эти были насквозь фальшивыми и надуманными. Если уж чертов прибор умудрился добраться до меня из того места в Сан-Диего, где я вышвырнул его из окна последний раз, то небольшой спринт по улице ну никак не мог сбить ему дыхание.

– Ну, спасибо, – проворчал я, – теперь все в этом баре знают, как меня зовут. – Я хотел дать ему пинка, но он легко увернулся, отпрыгнув в сторону, а потом оказался прямо передо мной.

– Но это же здорово, – произнес будильник. – Может, заведешь новых друзей. Видишь – я не только полезный прибор для определения времени, но и могу помочь тебе с общением – например, сократить расстояние между душами в этом мире, где все вверх тормашками. Хап, я действительно могу помочь тебе.

– Нет, не можешь, – ответил я, резко останавливаясь.

Ночь была темная, улицы освещались только раскачивающимися желтыми лампами, висевшими перед входами в бары, рестораны и подозрительные мотели. Неожиданно я почувствовал себя одиноким и затосковал по дому. Я был не в той части не того города и даже не знал, как здесь очутился. Чья-то вина, моя собственная паранойя или я просто все время сбегаю сюда? Похоже, и то, и другое, и третье, но сейчас это уже не важно. Я должен найти Лору Рейнольдс, которой здесь вполне могло и не быть. Иначе меня укатают за то, чего я не совершал, но помнил, как оно совершалось. Попробуйте объяснить это будильнику.

– Ты даже не попробовал моих функций органайзера! – звякнул рассеянный прибор.

– У меня уже есть органайзер.

– Но я лучше! Ты просто скажи мне о своих встречах, а я тебе о них напомню любой из двадцати пяти очаровательных мелодий, которые в меня заложены. Ты никогда не забудешь про юбилей! Никогда не опоздаешь на важную встречу! Никогда…

На этот раз я его достал. С затихающим визгом будильник перелетел через ряд палаток, в которых торговали абсолютно одинаковыми дешевыми коврами и гипсовыми бюстами Инопланетянина [15] Имеется в виду главный герой фильма Стивена Спилберга «Инопланетянин» («E.T.»). . Не успел я пройти по улице и пятидесяти ярдов, как мариачи-оркестр грянул вновь. Над ним звенел чистый и искренний голос бизнесмена – голос человека, который все знает о самом себе: кто он, для чего живет и где его дом.

В Мексике я оказался поздним вечером накануне. По крайней мере, именно тогда пришел в себя в незнакомой машине, стоящей с работающим двигателем на обочине корявой дороги. Я выключил его и осторожно выбрался наружу, ощущая при этом, что мне, должно быть, вогнали в левый висок очень холодных гвоздей, изобразив довольно любопытный узор. Я посмотрел вокруг, пытаясь понять, где нахожусь.

Вскоре благодаря легко узнаваемому пейзажу я это понял. Прямо за машиной возвышалась крутая скала, на противоположной стороне дороги холм резко уходил вниз, а единственной растительностью вокруг были кусты и серые шишковатые деревья, которые всем своим видом пытались сообщить проезжающим, как нелегко им живется. Было тепло, пахло пылью. В отсутствие городского освещения звезды ярчайше сияли в небесной черноте.

Я находился на старой внутренней дороге, которая, извиваясь меж холмов, шла по Бахе [16] Нижняя Калифорния («baja» по-испански – «нижняя»). от Тихуаны до Энсенады. В свое время это была единственная дорога, но сейчас здесь даже нет освещения, она в жутком состоянии, и нормальные люди ею не пользуются.

Теперь, выйдя из машины, я смутно припомнил, что машина – моя и сел я в нее в Лос-Анджелесе утром того же дня. Это воспоминание периодически появлялось и исчезало, как телевизионный сигнал, когда плохо подается электричество. Чужие воспоминания пытались отодвинуть его в сторону и требовали внимания к себе. Они были неестественно четкими и резкими. Пытались стать поглаже, смешиваясь с моими собственными, но у них ничего не выходило: они не принадлежали лично мне, и у меня в голове им не было места. Все, что они могли, – наложиться на мои, иногда полностью их закрывая, а иногда появляясь где-то на самой границе сознания, подобно слову, которое вертится на кончике языка, но его никак не ухватить.