Леонид Поторак - Сатья-Юга, день девятый

— Меня убьют, — я тряслась и пила некрепкий кофе, которым сама же и торговала до сегодняшнего дня.

— Нет, — он погладил свой шикарный, наверное, дорогущий шарф, — Скорее всего, над вами просто посмеются. Но вы им скажете: во-первых, я человек, и меня не смогут вычислить. Это правда. По их критериям… не обижайтесь, но вы даже одушевленным существом считаться не будете. На вас не отреагирует никакая проверка. Во-вторых, скажете вы им, вы скоро погрузитесь в смутное время, а я могу вас от этого спасти. И, в-третьих, дайте мне испытательный срок в один день. По закону, Оксана Ивановна, вам его никто предоставить не может, но этот закон не использовался так давно, что его просто не найдут. И испытательный срок вам предоставят. А там уже все зависит от вас.

И я согласилась, потому что в тот день была уверена, что чокнулась, и терять все равно было нечего. К тому же в моем, как я тогда считала, бреду, мне светила очень приличная зарплата.

И я прошла испытательный срок. Меня не учили тому, что я делала, но я делала все так, как надо. Потерять еще и эту работу я не могла. Мой предшественник оказался, по словам новых коллег, жуткой сволочью, и я уже знаю, как от него избавиться. А то, еще чего, передумает и вернется. Меня окружало довольно много сволочей. Но я была их последней надеждой, хотя в меня поначалу и не верили.

И я каждый день с понедельника по пятницу приезжаю на Красина — угол Подводников, открываю коричневую дверь, и меня встречает секретарша Лилечка. У нее был с прежним шефом роман, и она меня ненавидит. Но мне такой типаж знаком, она безвредная и по-своему милая.

Я не знаю, заслужила ли такое счастье на старости лет, но, оглядываясь на свою жизнь, думаю, что сама себя наградила бы за свою любовь, терпение и переживания. И от награды не отказываюсь.

Хотя настоящей наградой я считаю не найденную чудесным образом работу, а стихи, которые родились у меня по дороге к ней. Я надышала на стекло автобуса и записала на нем три четверостишия, чтобы лучше запомнить. Не разбираюсь в поэзии, но эти строчки мне кажутся хорошими.

Что ни говори, а написать первое в жизни стихотворение, когда тебе за пятьдесят — тут есть чему радоваться.

Путевку себе выписал я сам, на правах руководителя. Херувимчик прекрасно освоился на моем месте, и когда я объявил ему, что придется потрудиться вместо меня еще какое-то время, он расцвел, порозовел от гордости и в его голубеньких глазках, здорово скрывающих могучий ум, засветилась мысль о предстоящем повышении. Повышать его, разумеется, пока рано.

Престолы по мне соскучились. Известие о моем уходе в отпуск они восприняли без радости. И то правда: все время расслабляться и выбирать мазилу — тоже надоедает. Что же до остальных херувимов, за время моего отсутствия они подраспустились, но зато — не говори, что дни твои унылы [19] Н.А. Некрасов «Тяжелый крест достался ей на долю…» , — скучать им точно не пришлось.

Я записался на ближайший островок покоя — самое тихое и малонаселенное из облаков — и сейчас занимался неприятным, но необходимым делом: закрывал отчетность. Моя недавняя командировка должна была иметь вполне официальный вид, не связанный ни с Самаэлем, ни с Золотым Веком. Битва несостоявшегося Армагеддона была списана на недопонимание при столкновении частных интересов маркиза Набериуса с высокими нравственными принципами (обожаю эту всеобъясняющую формулировку) Серафима, случайно оказавшегося на Земле. Приходилось теперь оправдывать свое присутствие, дабы указать в отчете: вдохновлено столько-то, создано то-то и то-то…

Для начала я — дьявол кроется в мелочах — отыскал бомжа, мимоходом обращенного мною к свету, и, скрепя сердце, восстановил статус-кво. Бомж не заметил разницы, и я отправился на поиски будущих творцов. Вдохновил пятилетнего мальчика на создание первых в его жизни стихов, которые я не рискнул бы прочесть, но за ними должны были последовать другие, большие и настоящие.

Снег больше не шел, зато шел я. Пешком преодолевал маршрут автобуса, на котором катался, изучая город, несколько дней назад.

Золотой век царил вокруг меня, люди привыкали к новым ощущениям, и печали на лицах становилось все меньше.

Они умеют меняться, думал я. Стоит ли вообще искать настоящую причину этой тотальной тоски, когда многие уже перестали ее ощущать. Они умеют вылезать чистыми из кромешной тьмы, и вряд ли им нужна помощь в таком, можно сказать, заурядном случае. Впрочем, вылезать по уши в грязи из света они тоже умеют, и это их право оспаривать не мне. В любом случае, пока я ношусь по свету в поисках завтрашних столпов литературы, все эти вопросы решаются на уровне, до коего даже мне не дотянуться. Потом, перед самым отлетом на островок, мне предстоит узнать итоги этого решения и подтвердить, что я с ними ознакомлен.