Леонид Поторак - Сатья-Юга, день девятый

И он замолчал.

Он думал секунд тридцать. Это выглядело необычно: задумавшийся Самаэль, зажатый двумя копьеносцами.

— Серафим, — сказал он наконец. — Ты что же, с самого начала…

— Знал, — подтвердил я. — И о заговоре Каима мы начали подозревать почти сразу после суда. Только сделать ничего не могли. Попытка тебя оправдать была бы слишком явным нарушением легенды.

— Убить меня проще?!

— Идиот, — сказал я. — Тебя надо было осудить вторично и казнить. Ты-то, понятно, не в курсе, но мог бы и догадаться, что без тебя в Аду происходит не пойми что.

— И ты все это затеял, зная, что я невиновен?!

Терпения мне! Последний раз! — мысленно возопил я, и шеф внял моим мольбам.

— Самаэль, — терпеливо выговорил я. — Послушай. После того, как на суде тебя изящно подставил твой подчиненный, которого я не так давно отправил в небытие, начался страшный переполох. Шутка ли, единственный наш агент в Аду, единственный способ управлять этой сумасшедшей конторой, вылетает с должности из-за какой-то горстки интриганов. На следующий день после его отставки, официально — в первый день Века-без-зла, иначе говоря, Эры Милосердия, в Аду начинается какое-то шевеление, еще через два дня летят первые головы, а через неделю Ад представляет собой сформировавшуюся тоталитарную систему, и все попытки узнать о том, кто стоит во главе, упираются в один ответ: никто. А между тем этот никто уже расправился со всеми активными участниками суда над тобой, готовит, если верить покойнику Дрозду, арест, собственно, Дрозда и подбирается к кому? — правильно. К своему предшественнику. Белые Сферы стоят на ушах, рушится ко всем благословенным все, что мы так долго и тщательно строили… Что мы делаем?

Самаэль смотрел на меня снизу вверх.

— Мы спасаем своего сотрудника! — тоном ведущего, объявляющего выигрыш, провозгласил я. — Мы прорабатываем уйму вариантов, я сам, для вящей убедительности, бросаю дела и лечу на Землю, мы проводим несколько неприятных часов, пока ты прохлаждаешься в яме со своей лавочкой… все для того, чтобы вытащить тебя в суд и объявить мирам о твоей казни. Почти получилось. Связаться с тобой и предупредить не могли, уж прости, дружище, но у тебя кругом уши. Прокол вышел с Каимом. Отбросил коньки слишком рано, а Секретарь, конечно, тут как тут… Ну, это ты сам видел. Но еще никто не запрещал избавляться от нежелательных персон без участия органов правосудия. Особенно если не стараться это скрыть. Самаэль должен быть мертв для всех. Не могли же мы оставить тебя перед этой непонятной дрянью, которая пришла на твое место…

Я люблю внезапность. Внезапность — это естественность.

Не то, чтобы я часто ей пользовался.

Но я отчетливо помню, как натурально кричит тот, с кем секунду назад разговаривали, а теперь вокруг него поднимается стена невероятного, выходящего за пределы представлений о температуре и свете, огненного пекла. И в том, что крик Самаэля дошел до самых отдаленных уголков самых глубоких Сфер, можно было не сомневаться. Мои милые шестерки постарались на славу, и я пообещал себе, что непременно отпущу их вне очереди на какое-нибудь симпатичное облачко. Да и сам отправлюсь туда же, потому что повороты, которые я пережил за последний день, все-таки не для моего заезженного пегаса.

…Мы лежали на краю того, что некогда было пустыней. На дне воронки была Земля, сыпал мокрый снег и ползли автобусы. Я не удержался и заглянул туда, хотя и насмотрелся, казалось бы, с лихвой. Я увидел таксиста, стоящего на рынке близко ко входу и выбирающего под грязно-зеленым клеенчатым навесом новые очки. Маркиза, в стельку пьяного, ворочающегося на диване, и Катю, закатывавшую глаза, сбрасывая в очередной раз звонок от Жени наего мобильном. Я увидел Дарью, полулежащую на кровати перед миниатюрным телевизором. Рядом с Дарьей валялась книга, названия которой я не мог разглядеть, но обложку запомнил на «рабочей» полке в квартире Набериуса.

Я смотрел в этот мир, пока сам не соскользнул в него. Самаэль упал в сугроб рядом со мной и застонал.

Нас шуганула старуха, маленькая, закутанная в тысячу платков. Она толкала перед собой коляску, где сидел утепленный еще старательнее слепой старик, постоянно шевелящий губами. На вид паре можно было дать лет по сто.

Спасаясь от обвинений в алкоголизме и бродяжничестве, мы перебрались в соседний двор и свалились на скамейку возле детской площадки. Странно мы выглядели, наверное, со стороны: двое мужчин, обсыпанные снегом вперемешку с песком, один — в осенней курточке, состоящей из одних карманов, и красных детсадовских перчатках, другой, постарше, — в шикарном пальто, но с красными от холода носом и шеей, да еще и со свежим ожогом на лбу. Высоко над нашими головами кружили ангелы; я улыбнулся им и отпустил домой.