Леонид Поторак - Сатья-Юга, день девятый

— Э! — возмутился я. — Можно об этом и не говорить!

— А чего не говорить, — пожал плечами шофер. — Когда все и так знают, что херувимы только и норовят присвоить чужие лавры…

Это были мои слова. Именно в таком вот виде эти слова оформились у меня в голове когда-то давно, а теперь, видимо, перекочевали в голову шофера вместе с прочим «знанием, данным мне».

Дарья захохотала, откинувшись на спинку.

— Ну-ну, — сказал я. — Я вам этого не говорил. А то сотру из памяти.

— Конечно, не говорили, Сима, конечно…

Она болезненно напомнила мне Самаэля, с его манерой выражаться.

— Серафим, — одернул я свидетельницу.

— Серафим, — мягко произнесла Дарья, кладя ладонь в перчатке мне на плечо, — это должность. Вы серафим, я свидетель… А меня зовут Дарья… А у вас должно быть имя…

— Оно чудно, — сказал таксист, не оборачиваясь.

— А вот интересно, свои мысли вы мне передать смогли, а имя почему-то нет.

— Для людей у меня нет имени, — честно сказал я.

— Для серафимов у меня тоже нет имени, — Дарья погладила меня по плечу. — А вы все равно знаете, как меня зовут. А я буду знать, что вас…

Я убрал ее руку с плеча, и свидетельница осеклась.

— А все-таки, — вздохнула она, помолчав немного, — как мы будем строить обвинение?

— Обычно. Я зачитаю, вы подойдете, расскажете кто что может…

— А стиральная машина не закрывается, — вспомнила Дарья, — об этом тоже?

— И об этом.

— С ума сойти. Никогда не думала, что моюстиралку испортил Дьявол. А надо было догадаться…

— Вряд ли он ее портил. Хотя с него станется, но все-таки мы его здорово ограничили. Он, вообще-то, уже даже не сверхсущество. Обычный смертный человек… Но он хитрый, он нас где-то обыграл. Какую-то лазейку нашел. На мировое зло его не хватает, а вот по мелочи пакостит. И ваша задача — подтвердить, что последние несколько дней что-то стало не так, что-то ухудшилось вокруг.

— А что, — таксист потянулся за сигаретой, но, подержав в руке пачку, отложил, — раньше ведь тоже так бывало. Не так долго, как сейчас, но накатывало…

— Тогда он был не на Земле, — пояснил я. — А масштабы у него были другие. В войну Самаэль с удовольствием поиграл бы, а вот ломать стиральные машины — не думаю. А сейчас сил у него почти нет, а злость на людей есть.

— Это вы отправили его сюда, — заметила Дарья.

— Совершенно верно. И он будет здесь до самой своей человеческой смерти торговать кофе в лавочке «Респект». А наша задача — не дать ему больше никому причинять неудобства.

— Золотой век, — Дарья смотрела в пустоту. — Эра милосердия… Сатья-Юга…

— Мы все поняли, что вы образованная, — сказал шофер.

— Сколько уже дней мы живем без зла?

— Восемь. Сегодня девятый день.

— Как-то оно не чувствуется, Сима. Я не знаю этого вашего Самаэля-Воланда, но я с радостью расскажу все, все! Чтобы почувствовать, как это, Сатья-Юга, Эра милосердия…

— Стойте! — я хлопнул по спинке шоферского кресла. — Тут! Вот у того дома! Чуть не проехали. Заговорили вы меня, Дарья. Ждите в машине.

Я от них устал. Может быть, пошли я на землю кого-нибудь из нижних сфер, он бы и не понял, что это значит — устать. А я здорово вымотался в человеческом теле. Шеф внутри меня сокрушенно охал: «теряешь форму, серафим, теряешь…» Моя форма — сонет триолетно-октавный, хмуро возразил я и сам обалдел: что со мной? Спорить с шефом, мне, Серафиму, члену первой, высшей сферы?

Из-за двери пахло кофе, я машинально идентифицировал «американо» и вдавил звонок.

Перед выпускными экзаменами Борис Моисеевич и Наталья Ивановна начали собирать нас на дополнительные занятия. Ходили в основном к Борису Моисеевичу, который не только готовил к сдаче, но и поил чаем. Этот чай в какой-то мере спасал меня от домашних дел — мы засиживались у Бориса Моисеевича допоздна, говорили, листали «Науку и жизнь», и когда я приходила, ссоры отца с мамой уже доходили до взаимного обета молчания. Я тихо переговаривалась с каждым из них по отдельности, ужинала и засыпала. Последний год школы я не любила быть дома.

В начале мая отец ушел. Как я смутно помнила — уже второй раз. Но первый раз случился, когда я была в третьем классе, и тогда это прошло легко — папа исчез на несколько месяцев «в командировку», потом вернулся, и мои родители снова жили вместе.

Теперь я была уверена, что папа не вернется.

Мама оставила театр и, откопав свой диплом, устроилась в школу вести кружок. Возвращаться она стала пораньше, но разговоры у нас не клеились. Мы сидели на диване, читали, потом, пожелав друг другу спокойной ночи, расходись спать. Возвращаться позже начала я.