Екатерина Лесина - Летняя практика

– Что ж, может, оно и к лучшему… в монастырь?

– Пожалуй, что так.

– Нет. – Царь покачал головой. – Пойдут слухи, что я родича придушил потиху. Пусть тут живет, при тереме. Нянек, мамок сыщем…

А заодно тех, кто приглядит, чтоб взаправду не вернулся Илья Мирославович в разум свой.

Пускай. Глядишь, и вправду не обидят, не при людях, что восславят доброго царя, который к скорбному родичу мягок.

– Я хотел о другом поговорить… я слышал о ваших… выборах. – Губы царя дрогнули, сложились в подобие усмешки. – Не вы стали ректором. Но сколь законно это?

– Согласно Уставу Акадэмии…

– Бросьте. Вы сильнейший маг, и место ваше по праву…

Сила не всегда спасет, это Фрол хорошо успел выучить.

– И я мог бы поспособствовать…

– Не стоит.

– Мне нужно немного. Лояльность и…

А слова-то какие выучил. Лояльность…

– Маги не сделают ничего, что пошло бы во вред царству Росскому…

Царь поморщился.

– Что ж, остается уповать, что у нас с вами совпадают представления о полезном… и все же, если вдруг вам покажется, что вы передумали… или пожелаете передумать, я… с удовольствием поддержу вашу кандидатуру.

Из терема Фрол выходил быстрым шагом. Было б можно – бежал бы, позабывши о степенности и о том, что магикам боевым в мирное время бегать не след: народец напужается. Он-то, народец, после черное ночи зело пужливым сделался.

Слухи поползут.

– И как твой визит прошел? – Люциане разрешили вставать, впрочем, удержать ее в постели дольше, нежели она сама считала целесообразным, не удалось бы никому.

Бледна.

Пряма.

Сидит, вцепилась в подлокотничек резной, видно, что и это ей тяжко дается, а туда же, упрямая, прилечь предложи – нахмурится. Ей не идет хмуриться, а улыбаться она разучилась.

– Да… – Фрол вытащил из-за пазухи мятый букетик незабудок. – Никак… будет пытаться подмять нас.

– А мы – получить свободу. – Букетик она приняла и зарделась.

– Примерно так.

– Значит, ничего нового…

Вздохнула. И, пальцем губ коснувшись, спросила:

– Поверил?

– Нет… но сделал вид, что верит.

– Значит, возвращаться им нельзя.

Фрол кивнул.

– Плохо… дети же. – Она покачала головой и поморщилась.

– Болит?

– Нет, скорее слабость эта… каждый день надеюсь, что полегчает, а оно никак не легчает… и молчи, я знаю, что восстановление – дело долгое, что не в крови проблема, а в силах, которые я отдала, что…

– Вот раз знаешь, то и лежала бы, – проворчал Фрол. – А то ишь… не лежится ей.

У нее хорошая улыбка.

Светлая. И если даст Божиня, он видит эту улыбку не в последний раз… он больше не позволит ей уйти. Если нужда будет – в ковер завернет по азарскому обычаю и увезет за край земель. Хотя, конечно, земля круглая, да… глядишь, какой-никакой уголок найдется.

– О чем ты думаешь? – Люциана коснулась его щеки. – Такой серьезный… о судьбе мира?

Что Фролу мир? Стоял и стоять будет.

– Нет, о нашей. Это важнее. Выйдешь за меня?

– Выйду, – просто ответила она. – Завтра. А лучше сегодня.

– Чем лучше?

– Тем, что быстрее. Меньше шансов, что опять что-нибудь да произойдет.

– Так мне искать жреца?

– Ищи, – милостиво дозволила Люциана. – Только… ты уверен? Характер у меня за прошлые годы еще сильней испортился…

Испортился. Да и сам Фрол изменился изрядно. Но… может, оно к лучшему?

Корабли держались в заливе. И меж ними да пристанью шустро сновали узкие лодчонки. Одни – пустые, другие уже груженные, да так, что дивно, как вовсе держались они на волнах, не тонули под тяжестью свертков и сундуков.

Море было спокойно.

Пахло странно. Городом иным, отличным от того, который Щучке был знаком до распоследней подворотни. Рыбой вот еще. Травами. Деревом… И запахи эти незнакомые мешались один с другим, опутывая, смущая. И Щучка, сама того не замечая, подбиралась поближе к тому, кто назвался ее мужем. А он будто и не замечал ни робости ее, ни чудес вокруг.

Вот зеленая птица с желтым клювом зазывала люд к шарманщику.

Выплясывало у самой воды существо, которое Щучка сперва приняла за человека, а после разглядела и шерсть, и хвост длиннющий…

Люди в белых балахонах.

И кто-то, точно не человек, уж больно огромен и серокож, на спор камни в ладони раскалывал, будто орехи.

– Не зевай. – Еська шлепнул шаловливую руку щипача, и Щучке стало стыдно. Ишь ты, сколько раз она рыбачила в кошелях приезжих зевак. И еще дивилась, как так можно, вовсе позабыть об осторожности.

А теперь сама.