Амантий Буравсон - Программист в Сикстинской Капелле (СИ)

— Сейчас с него свалятся бриджи, и мы посмеёмся! — смеялся квакуша-Роспини.

Я только с иронией взглянул на них:

— Как говорил один великий греческий философ: «Над кем смеётесь — над собой смеётесь». Я, конечно, не стал говорить, что «греческим философом» был никто иной, как Николай Васильевич Гоголь.

— Смотрите-ка, русский, а философию знает! — ухмыльнулся Спинози.

— Я, между прочим, высшую школу закончил, в отличие от тебя, и являюсь дипломированным инженером. И попрошу более не высказываться презрительно в адрес моей Родины.

— Ну надо же, академик выискался! Они там что, прямо в своих научных лабораториях студентов кастрируют?

Моё терпение лопнуло, и меня уже было не остановить. Полностью потеряв самообладание, я набросился на Антонино с кулаками и вновь проехался ему по носу. Какая разница, что он похож на Антонину Юзефовну, раз парень, так пусть защищается. Однако, в связи с нулевой физической подготовкой последнего в области бокса, которым я как-никак занимался несколько лет, я быстро отправил сопраниста в нокаут.

— Ещё слово скажешь — убью! — процедил я сквозь зубы.

За товарища вступился Роспини, который всё это время наблюдал за поединком в стороне. Он хоть тоже не отличался особой спортивностью, но кулак у него был мощным. Я обернулся и тотчас же получил знатный фингал под глаз.

— Это тебе за самонадеянность! — спокойно сообщил Роспини.

Я не растерялся и дал ему сдачи. Однако он быстро пришёл в себя, и тут мы уже не на шутку схватились. Энрико, хоть и не отличался хорошей формой, но значительно превосходил меня в весе. Силы казались неравными.

Не знаю, чем бы закончилась эта бессмысленная стычка, если бы на помощь не подоспел капельмейстер. Увидев маэстро, Энрико Роспини спрятался в шкаф.

— Что здесь происходит! Ну-ка всем разойтись! Алессандро, Антонино, Энрико, вы опять? — послышался из дверей на лестницу кашляющий тенор маэстро Фьори.

— Эти хмыри меня уже достали! Ещё одно оскорбление с их стороны, и я здесь больше не пою! — в негодовании воскликнул я.

— Я с ними поговорю. Но чтоб впредь такого больше не было. Ещё раз услышу, что новый солист дерётся прямо в Капелле, немедленно выгоню. И будет тебе, Алессандро, стыд и позор.

Алессандро и так уже понял, что перегнул палку. Но в тот момент я не мог себя контролировать. Что, в самом деле, со мной происходит? Вчера ещё возмущался неадекватной реакцией Доменико на разбитую вазу, а сегодня сам, как маленький, по ерунде лезу драться. Детский сад, да и только.

Надо сказать, это был не единственный случай такого вот нервного срыва среди наших: братья Альджебри рассказывали, как тот же самый Спинози несколько месяцев назад вдруг ни с того ни с сего во время мессы начал танцевать сарабанду. Маэстро Фьори пригрозил выгнать певца с хоров, но тот сообщил следующее:

— Когда нужно будет, я сам уйду.

Поздно вечером видели, как он бегал вокруг Капеллы с ножом.

— Прости его, Алессандро, — успокаивал меня потом Доменико, аккуратно замазывая белой пудрой мой синяк под глазом. — У Тонино совсем с головой плохо.

— Главное, не уподобляться ему, — заметил я. — Доменико, исходя из твоего вчерашнего и моего сегодняшнего поведения, я предлагаю объединить усилия и начать держать себя в руках. Иначе мы так долго не протянем.

— Я «виртуоз», а «виртуозам» можно выражать эмоции. А вот драться нельзя, это нехорошо.

— Да кто бы ты ни был, нельзя по каждому поводу срываться. С тобой всё понятно, темперамент и всё такое. Но вот для меня, человека с петербургским воспитанием подобное поведение недопустимо.

Зря я сейчас вспомнил о Питере. Настроение упало, и сердце сжала тоска. Возможно, я никогда больше не увижу ни грозных львов с золотыми крыльями на Банковском мосту, ни очаровательных сфинксов на Египетском, ни величественных Нарвских ворот, ни обшарпанных, но до боли родных старинных домов на набережной реки Пряжки… И белые ночи, сводящие с ума своей холодной северной красотой, тоже не увижу. Я поймал себя на мысли, что страшно скучаю не только по городу. В какой-то момент я понял, что ничего так страстно не желаю, как вновь оказаться в отчем доме, который я покинул несколько лет назад, и увидеть своих родных, с которыми не общался больше года.

— Бедный мой мальчик, смотреть на тебя не могу, сердце разрывается!

— Это я виноват, что мой сын стал неполноценным человеком. Нужно было продать квартиру и отправить его на лечение в Германию.