Лев Гурский - Корвус Коракс

«Кого наверняка боятся Утрохин и его пионерчики? – Фишер загибал и сразу разгибал пальцы. – Добрых самаритян? Нет! Иннокентия Ломова? Нет! Андрея Наждачного с его волонтерами? К сожалению, тоже нет. Может быть, нашу полицию? Тысячу раз нет – она их не трогает. Если они кого реально боятся, то только меня: Черного Плаща, который однажды им уже навалял. Раз так, устроим массовый Десант Черных Плащей. Среди волонтеров, понятно, нет моих двойников, но так и пионерчики, в большинстве, меня не видели, а только про меня слышали. Мы прочесали костюмерные шатры, выбрали оттуда все, что более-менее подходит по цвету и фактуре, и нарядили волонтеров, которые повыше ростом. Если бы под рукой была моя оружейка, я раздал бы десантникам хоть полицейские дубинки – у меня припрятано два ящика. Но для реального боя в лагере ничего нет, пацифисты хреновы. Представь, в костюмерной у них нашлись только жезлы ГАИ. Как оружие – одна видимость, зато уж на всех хватит…»

По команде Бурова пилот «Проньки» совершил мягкую посадку на газоне рядом с домиком, отмеченным флагом с горном-барабаном. Чувствуя мое нетерпение, капитан, Коля Доскин и полдюжины черных плащей, приданных нам для поддержки, расступились, чтобы выпустить меня первым. Спасибо, спасибо! Я спрыгнул на траву, взмахнул полосатой палкой и бросился к открытым дверям. Оттуда выскочил долговязый мордатый пионер с повязкой «звеньевой», дико глянул на черные плащи, получил от меня пинка и заметался, не зная, в какую сторону удирать. Но я не обращал на него внимания – я влетел в домик. Людей не было, пустые комнаты переходили одна в другую. Первая была заставлена длинными серыми картонными коробками с этикетками, изображающими барабанные палочки. На бегу я поддел ближайшую коробку носком ботинка и чуть не вывихнул ногу: внутри лежали тяжелые бейсбольные биты.

В следующей комнате узкую дорожку проложили между штабелями других коробок – уже с этикетками-горнами. Я, действуя осторожнее, подтолкнул одну плечом, но она оказалась на удивление легкой, и весь ряд справа от меня стал разваливаться и опадать, а коробки – раскрываться. Никаких горнов внутри не было, зато по полу рассыпались сотни красных ромбиков-стикеров. В глаза бросились крупные надписи: «Предатели», «Извращенцы», «Враги России», «Шакалы Госдепа» и еще какие-то – на бегу некогда было разглядывать. Наверное, этими стикерами пионеры оклеивали стены и двери тех, на кого науськивали их дружину. Некоторые наклейки выглядели свежеотпечатанными, другие изрядно выцвели, но выбрасывать этот мусор пионеры явно не торопились: вдруг еще на что-нибудь сгодятся?

Третья комнатка оказалась последней. Окно было распахнуто настежь, на ветру трепетала полуоборванная марлевая занавеска. У окна – две кушетки, табуретка, стол. Ни Лины, ни пионеров – вообще ни одной живой души, кроме белого какаду в клетке на столе. Рядом с клеткой – старый «ундервуд». Я заметил, что из каретки криво торчал лист бумаги и машинально прочел единственную строку: «МЫ ГОРЯЧО ПОДДЕРЖИВАЕМ». Три слова заглавными буквами – и больше ничего. По стенам висели большие, метр на метр, цветные плакаты, отпечатанные типографским способом. Несколько президентов Прониных в разных видах, два одинаковых Дудони, оборонный министр Хорхой – грудь в орденах, голова в фуражке, пальцы в перстнях, – а рядом отдельный, уже самодельный, плакат с изображением непропорционально крупного сапога, попирающего злобную змею, гибрид гадюки с удавом: половина этой рептилии была кое-как раскрашена в цвет неба, вторая – в цвет песка.

Я пнул табуретку, заглянул под одну кушетку, под другую – пусто. Только слой пыли, несколько пустых бутылок, забытая бейсболка и сдувшийся футбольный мяч.

– Ломов, идем отсюда, времени мало. – Участливый Коля Доскин тронул меня за плечо. – Мы тут все осмотрели – пусто. Ни тайных комнат, ни подвала, ни чердака. Надо двигаться дальше.

– Нет, постойте! – Я вдруг сообразил, что если здесь пионеры переговаривались, какая-нибудь важная информация могла случайно застрять в мозгу какаду. – Надо еще носителя проверить. – Подойдя к клетке, я гаишным жезлом провел по прутьям клетки и сказал: – Эве-ли-на.

Какаду молчал, неприязненно разглядывая меня.

– Лина. – Я сократил имя.

– Линия, – нехотя буркнул попугай, словно делал одолжение, и, подумав, уточнил: – Фронта. Линия фронта проходит в сердце каждого… Пф! Пфф!

– Ли-на! – настойчиво повторил я.

– Линь, – снизошел какаду. – Линь-ка… Линяем отсюда… Линейка торжественная…