Макс Фрай: Так берегись [litres]

В Дабулти Гори ничего не знают про Агату. Когда Агата умерла, ветры стали такими холодными, словно дули не из разных сторон, а из сказочной страны Чумморании, где вечно царит так называемая зима, удивительный лютый холод, от которого вода замерзает; в такие глупости, конечно, и дети не верят, но когда ветры стали холодными, даже взрослые призадумались: а вдруг они и правда где-нибудь существуют – волшебная страна Чумморания и сказочная зима? Заперлись в домах, трижды вежливо извинившись перед ветрами – мы вас по-прежнему любим и уважаем, но очень замёрзли – закрыли окна, закутались в одеяла, варили вино, гадали, какой теперь будет жизнь, но наутро ветры опомнились, снова стали тёплыми, ласковыми и приветливыми, как всегда.

Больше почти ничего не вижу, только что со священного дуба в роще Шуайи упало шесть белых листьев; на Радужной площади Шаль-Унавана треснул один булыжник; над Гранатовой улицей на окраине Лейна в полночь c громкими криками метались стеклянные птицы, которых прежде считали немыми; в заснеженном поле, над которым заночевал летающий город Рувай, расцвёл никому не известный в тех краях василёк; в главном замке братства учёных магистров Айфарии лопнула бочка с их лучшим вином из сушёного винограда; в Шагони, столице герцогства Хирру, одновременно погасли все янтарные фонари, а на берег Шумного моря возле рыбацкой деревни Уф-Фатта прибило волной бутылку с моей запиской: «Я ничего не знаю про Агату кроме того, что сперва Агата жила, потом умерла, но уцелели, стоят и сияют все её волшебные королевства, все придуманные Агатой, оживлённые её дыханием, овеществлённые её любовью миры». Но рыбаки были в море, их дети спали, и бутылку с запиской никто не нашёл до утра, а потом начался прилив.

Я прочитал это два раза – сперва бегло, в надежде опознать текст и вспомнить, откуда он взялся. Но не вспомнил, вообще ничего не понял, поэтому перечитал снова, медленно и внимательно. Наконец положил табличку на стол. Спросил Шурфа:

– Это что такое вообще?

– Самопишущая табличка, которую ты достал из кармана, – напомнил он. – Я надеялся, ты объяснишь, откуда взялась эта запись, но уже понял, что ты сам не знаешь. И даже не возьмёшься предположить.

– Не возьмусь, – согласился я.

– Зато я, пожалуй, возьмусь. Эта табличка была у тебя в кармане, когда ты спал на Тёмной Стороне…

– Я там не спал.

– Ладно, назовём это словом «дремал». Только не заливай, что бодрствовал. Неужели ты правда думаешь, будто я спящего от бодрствующего не отличу? Но я сейчас не об этом. А о том, что ты достаточно долго находился на Тёмной Стороне наедине со своей скорбью. И на табличке, лежавшей в твоём кармане, каким-то образом появились вот эти письмена.

– Ты к чему клонишь? Хочешь сказать, это Тёмная Сторона написала? Тёмная Сторона умеет писать?!

– Умеет она писать, или нет – неправильная постановка вопроса, – пожал плечами мой друг. – Теоретически, на Тёмной Стороне вообще всё возможно. Удивительно тут другое. Похоже, Тёмная Сторона решила поговорить с тобой по-человечески. Просто как друг. И подобрала для этого подходящие слова. Выглядит так, словно наш Мир тоже полюбил твоё наваждение. И вместе с тобой скорбил, что его пришлось отменить.

– Агата сейчас непременно сказала бы, что мы подлые твари, – вымученно улыбнулся я. – Уничтожили беззащитную женщину, раздали её миры на потеху чужим дядям и тётям, а теперь сидим тут живые в тепле и уюте, потягиваем вино и рассуждаем, какие мы великие люди, что вместе с нами скорбит аж целый Мир.

– И была бы отчасти права, – хладнокровно заметил Шурф. – В этой истории каждый по-своему прав. И по-своему, как ты выразился, «подлая тварь». Но она всё равно мне нравится. Точнее, мне нравится здесь сидеть, – для убедительности он похлопал по тёмной деревянной столешнице. – И гулять по ночным улицам Авушаройи мне очень понравилось. И жемчужные воды океана Кэймоши. И Драконьи горы на планете Уэрр-Круашат…

Я молча кивнул, потому что слёзы, с которыми я всё это время вполне успешно боролся, наконец подступили к горлу и не давали мне говорить.

Шурф встал, поднял меня с места, и, ни слова не говоря, куда-то за собой потянул. Вывел на улицу, где как раз наступили сумерки, было очень тепло и пахло недавним дождём. Всюду разгорались алые и зелёные фонари, а больше ничего я толком не видел, всё расплывалось цветными кляксами, я шёл, спотыкаясь, не разбирая дороги, не глазея по сторонам, как положено любопытному путешественнику, но даже сейчас думал: отличное место этот Эль-Ютокан, обязательно надо будет сюда вернуться в нормальном настроении, в хорошие времена; то есть я уже не сомневался, что хорошие времена для меня однажды наступят. Надо подождать, вот и всё.