Тата Орлова - Путеводная звезда

Идти так было не совсем удобно, но я это едва замечала. Главное, что он рядом. Главное, что мы – вместе.

В душе было тихо и покойно, словно нежарким летним днем, да на берегу неспешно несущей свои воды реки. И хотя я понимала - это еще далеко не конец, с каждым шагом по этому дому росла уверенность, что вот теперь все будет хорошо. Отступят невзгоды, Георгий сумеет очистить свое имя, мы вернемся домой, я возьму на руки дочь….

- Этому дворцу уже более двухсот пятидесяти лет, - очень своевременно сбил меня с мысли Махмет. – Его построил мой предок, князь Давид для своей жены Мзиа. – Он на мгновение обернулся, одарив меня лукавой улыбкой: - По-нашему, солнце.

- Ты не рассказывал мне об этом, - несколько ворчливо заметил Георгий.

- Не было повода, - отмахнулся Махмет. – В этом дворце родился их первенец, которого они назвали Резо. Он-то и стал князем Лазариди, одним из трех старших князей, своим союзом образовавших Ритолию.

- А почему их три? – поинтересовалась я, неожиданно для себя увлекшись историей.

- По числу больших долин, - Махмет сбавил шаг, поравнявшись с нами. – Зимой, когда закрываются перевалы, они оказываются отрезанными друг от друга.

Я понимающе кивнула. О том, что горцы народ горячий, за которым нужен глаз да глаз, я не забывала.

- Спустя полвека к ним присоединились еще пятеро, но их владения были значительно меньше, потому их называют младшими, но на княжеском совете они имеют такое же право голоса.

- Но не право решения, - добавил Георгий, чуть сильнее сжав мои плечи.

- Но не право решения, - с усмешкой подтвердил Махмет. Опять посмотрел на меня. Весело. Задорно. – Про княжичей, которые в большинстве сами за себя, вы уже знаете.

Моя ответная улыбка вряд ли была добродушной. Встречу с Рахматом и… его безумной женой едва ли удастся забыть скоро.

Чтобы хоть как-то сгладить всколыхнувшиеся воспоминания, скользнула взглядом по череде парадных портретов, висевших на стене широкого коридора, по которому мы шли. Традиционная одежда горцев подчеркивала выражения лиц. Капельку надменных, с безграничной уверенностью во взгляде - у мужчин. И загадочных, полных неразгаданных тайн – у женщин.

Их красота была разной. Резкой, похожей на лезвие клинка или яркой и безудержной, как пылающий в ночи огонь. Для кого-то она стала похожей на свет луны, с легким флером очарования в мягких, ускользающих чертах. Или светлой, теплой, солнечной.

Красота их была разной, но в чем-то схожей, выдавая родство крови.

- А вот это, - Махмет остановился, не дойдя пару шагов до последней в этом крыле двери, - брат князя Ахмета, его жена - Екатерина Суворова и их дочь, Татьяна.

Я бы и хотела не вздрогнуть, но не получилось.

Воспоминание пробило яркой вспышкой…. Зимний вечер, вьюга за окном, добродушное потрескивание огня в камине, и небольшие рисованные портреты, которые она доставала из шкатулки.

Тот лежал в самом низу, завернутый в кусочек белого атласа. Красивая женщина и девочка лет девяти, похожая на свою мать.

Тонкие, мягкие черты лица. Серо-голубые глаза, смотревшие на мир спокойно, с мужеством, достойным мужчин. Русые, отливающие золотом волосы, уложенные в отнюдь не детскую прическу.

А еще… серьги в ушах княгини Лазариди, искусно выписанные художником, похожие на раскрытый хвост диковинной птицы. Точно такие же, как те, что привез мне в подарок Георгий после одной из своих поездок в горы.

Сказать что-либо мне не удалось. Махмет открыл дверь и, улыбнулся, глядя на меня и произнес… так, как будто он уже и не надеялся это произнести:

- Добро пожаловать домой.

- А теперь приглашаю всех за стол! – с несколько натянутым воодушевлением произнес князь, разворачиваясь к нам от окна. Пока рассказывал историю, связавшую меня и род Лазариди, так и стоял… глядя на горные вершины, проступающие над вершинами деревьев. – И хотя это не совсем правильно, мне будет приятно, если ты станешь называть меня дедом, - подошел он ко мне.

Протянул руку, предлагая опереться. Когда я поднялась, на мгновение прижал к себе, дав ощутить крепость своего тела. А ведь давно за шестьдесят….

- Извини, девочка, - отпустил он меня, - но я обещал Элеоноре, что без нужды в твою жизнь не полезу. Хоть и считал, что не права, но ответить на ее благородство и жертвенность своим обманом не мог.

Что ответить я так и не нашла, продолжая оставаться под впечатлением его повествования.

Каждое слово, каждое произнесенное им имя, откликались во мне странным сожалением. Все это могло быть моим с самого рождения, но стало таким лишь теперь, сорвавшись звуками с чужих губ.