Генри Олди - Нюансеры

— Умри, гад! Я Миша Клёст, бью…

И пальцы, намертво вцепившиеся в трубу, едва не разжались, когда бес ответил.

— Не верю!

За миг до падения сосульки Алексеева бросило в жар, да так, что взгляд утратил резкость. Жар быстро схлынул, но туман в глазах остался. Утомление? Да, пожалуй. Алексеев вспомнил про утраченное пенсне, с огорчением развёл руками, выбрасывая окурок, отступил к балконному порожку, сделал в уме зарубку на память, что завтра хорошо бы зайти в оптический магазин — и острая глыба льда ударилась о перила, разлетелась вдрызг, ухнула во двор дождём убийственных осколков.

Ему показалось, что осколки упали не просто так, что они разорвали в клочья гигантского паука, но это, вне сомнений, были последствия шока. Пауки? В марте? В губернском городе Х?!

Чепуха.

«Что же вы испугались? — услышал он спокойный голос матери. — Я же сказала, что всё будет хорошо!»

Алексеев поднял лицо к небу:

— Не верю!

Он лгал. Он верил.

— Доброе утро, Ашот Каренович!

— Утро? Добрый день, Константин Сергеевич! Ну вы и горазды спать… Полдень на дворе!

— Полдень? А я и на часы не посмотрел. Извините, не хотел отрывать вас от работы. Лев Борисович сказал… в смысле, Лейба Берлович… Слушайте, как мне к нему обращаться? Так, чтобы он не обиделся?

— Лёва? Он не обидчивый. Как хотите, так и обращайтесь, хоть Левон Бедросович.

В мастерской было прибрано. В мастерской было светло. Незапертая с вечера дверь такой и осталась. Сапожник Ваграмян сидел за железным верстаком, прихлебывая из оловянной кружки, и играл сам с собой в шахматы. Был сапожник свеж, бодр, хотя и чувствовалась в его осанке некая усталость — единственное, что напоминало о безумной ночи, канувшей в небытие. Сказать по правде, Алексеев уже и сам не верил — «Не верю!» — что весь вчерашний кавардак случился с ним, а не с каким-нибудь героем пьесы Гауптмана или Метерлинка.

А ещё он не верил, что заглянул в мастерскую. Проснувшись, дал себе зарок не лезть к нюансерам с со своей настырностью, хранить, что называется, лицо, и вот на тебе! — сохранил аж до второго этажа.

— Спасибо, понял. Ну, я пойду?

— Куда же вы пойдёте, раз пришли? Гость — роза для хозяина! Заходите, я вас чаем напою.

— Лев Борисович просил…

— Пролетариат добывает средства к жизни путём продажи своего труда? — смех Ваграмяна был на редкость заразителен. Рассмеётся в толпе, бац, в городе эпидемия. — Так ведь сегодня воскресенье, Константин Сергеевич! Сегодня пролетариат не добывает. Сегодня пролетариат радуется жизни.

— Господи боже ты мой! Совсем из головы вылетело…

— Я уже и на утреннюю службу сбегал. Тут недалеко, в Инструментальном, в момент обернулся. Садитесь, не стесняйтесь. Самовара не обещаю, а чайник поставим. Может, коньячку?

— С утра? В смысле, с полудня?

— Воскресенье, почему нет? Отличный коньяк, мне родственник прислал, из Далмы.

— Спасибо, лучше чай.

— Чай так чай…

Сапожник занялся примусом. Зажёг, наполнил медный чайник водой из пятилитровой баклаги, поставил на огонь. Выплеснул спитую заварку из другого чайничка — пузатого гнома, рождённого из тёмной глины. Насыпал свежего чаю, открыв для дорогого гостя непочатую жестяную банку «Высоцкого», как называли товар знаменитого чайного короля.

Дожидаясь, пока вода закипит, Алексеев прошёл в мастерскую, встал у верстака. Игра, которую он вначале, со слабым своим зрением, принял за шахматы, оказалась незнакомой, хотя и похожей с виду. На деревянной основе, раскладной, как игральная доска, крепилась непростая конструкция — медная, как и чайник — с массой мелких отверстий, вроде дорожных шахмат, а также лесом штырьков разной высоты и «виселиц» с креплениями на перекладинках. У части штырьков имелись подвижные сочленения, как у лапок насекомого. Всё это предназначалось для крошечной мебели, предметов домашнего обихода, посуды, одежды и ещё чёрт знает чего, вставленного в дырочки, насаженного на штырьки, развешанного на крючках. Вместе этот бедлам, при виде которого девочка лет пяти пришла бы в восторг, складывался в обстановку жилой комнаты.

Посреди комнаты на махоньком диванчике и сидела она, девочка лет пяти — куколка в платьице.

— Что это? — спросил Алексеев.

— «Холодно-горячо». Игра такая.

— А как в неё играют?

— Вот сейчас и сыграем с вами партию.

— Я не умею.