Роман Казимирский: Ундервуд

К тому моменту, когда война практически подошла к концу, я обнаружил, что почти привык к своей теперешней жизни и трудом представлял себе, что буду делать дома. Я, конечно, по-прежнему раз в неделю писал письма, в которых говорил Адель о том, как скучаю по ней и ребенку, однако при этом отдавал себе отчет в том, что делаю это, скорее, по привычке. Или чтобы не показаться слишком черствым. В любом случае, причиной была не потребность чувствовать близких. Необходимость стрелять в других людей стала чем-то вроде чистки зубов по утрам или работы, за которую тебе платят деньги. Мысли о том, что я защищаю родину, давно отошли на задний план и забылись. О каком патриотизме может идти речь, когда ты играешь в карты со своими сослуживцами на табак, найденный в сумке убитого врага? Это не имеет никакого отношения к идее самопожертвования. Здесь что-то совершенно иное. Но мы никогда не переходили ту грань, за которой находилась точка невозврата – слишком яркими были воспоминания о том, что стало с Джоном.

Понимая, что все это рано или поздно закончится, каждый из нас периодически заводил разговор о том, чем планирует заняться в мирное время. Несмотря на то, что мы старательно избегали опасных разговоров на тему привычки видеть смерть вокруг нас, все же находились те, кто не желал молчать. Хотя стоило бы. Был в нашем полку один парень – Анджей, совсем молодой, небольшого роста и с огромными синими глазами, в которых словно небо поселилось…

Ну, вот, я заговорил высокопарными выражениями, однако иначе его не описать. Наверное, если бы он узнал о первом впечатлении, которое произвел на меня, то это бы надолго стало главной хохмой всего нашего полка.

Так вот, мы его знали как отчаянного вояку. Я лично несколько раз наблюдал за тем, как этот дьявол с лицом ангела совершал настоящие чудеса храбрости. Я никогда не понимал, каким образом удается уцелеть тем, кто в открытую издевается над смертью, нахально пританцовывая перед ней и в последний момент отскакивая в сторону. Это поразительно, но он мог побежать в атаку в составе целой роты солдат и оказаться тем единственным, кто вернется из нее целым и невредимым. Что это – везение, или, может быть, невероятное, почти животное чутье? Не знаю.

Война давно агонизировала, и нам все реже и реже приходилось участвовать в активных действиях, так что мы откровенно скучали. Анджей был, вопреки обыкновению, мрачен. Сидя под раскидистым деревом, он жевал травинку и с раздражением ковырял землю ножом.

– Тебя что-то беспокоит? – мне на самом деле было интересно, что могло послужить причиной его плохого настроения.

– Не то слово.

– Что-то случилось?

– Вот-вот случится.

– И что же?

– Война закончится, – он достал из кармана пару сухарей и начал грызть их с таким ожесточением, что я мысленно пожалел его зубы.

– И что же в этом плохого?

– Да как тебе сказать, – Анджей засунул сухарь за щеку и теперь отвечал с набитым ртом, нисколько не заботясь о впечатлении, которое производил при этом. – Вот ты что собираешься делать, когда все это закончится?

– Хм, я об этом не думал, – признался я. – Главное ведь вернуться, разве не так?

– Ты ведь богатенький мальчик, верно? – прищурился мой собеседник. – Золотая молодежь? Да не сердись так, я тоже не бедствую. То есть мы с тобой одного поля ягоды. Значит, ты меня поймешь. Мы побеждаем, в этом нет никаких сомнений. И вот приезжаешь ты домой весь такой героический, в орденах. Жена, дети… У тебя ведь семья, если я не ошибаюсь? У меня-то никого нет, кроме, возможно, каких-то дальних родственников. Родителей похоронил, жену не нашел, даже собаку не завел… Ну, да черт с ними. Ты приехал. Эйфория от смены обстановки прошла. Дальше что?

– Что дальше?

– Друг, ты на протяжении трех лет встаешь по команде, ложишься спать по команде, стреляешь, когда тебе скажут. Боже мой, да ты даже посрать без разрешения не способен! И вот все это заканчивается, и ты предоставлен самому себе. Долгожданная свобода? Как бы ни так! Здесь ты более свободен, чем там. У нас-то с тобой есть, куда возвращаться. В крайнем случае, мы можем всю оставшуюся жизнь валяться на подушках и потягивать коньяк. Это, кстати, именно то, что я собираюсь делать. А что светит тем, у кого нет наших возможностей? Приедет какой-нибудь очередной Джон Смит в родную деревню, а жена ему: о, дорогой, как хорошо, что ты вернулся, а то траву давно косить нужно. Так что давай-ка, скидывай шинель – и вперед. Возможно, сначала ему это даже понравится: ностальгия и все такое. А потом? В один прекрасный момент он поймет, что фактически для него ничего не изменилось. И если у него есть хоть крупица разума, он задаст себе один-единственный вопрос: ради чего все это было? Ты знаешь правильный ответ, Конрад?