Роман Казимирский: Ундервуд

– Пиши, я скажу Лауре, чтобы она не беспокоила тебя.

Когда она вышла, Конрад долго сидел неподвижно, глядя прямо перед собой, пока жена не вернулась, неся на подносе еду. На этот раз он нашел в себе силы подняться и обнять ее.

– Ты настоящее сокровище. Я знаю, что у нас не все хорошо, и безумно благодарен тебе за понимание. Я сделаю все возможное для того, чтобы все стало так, как было раньше.

– Я подожду.

Оставшись один, мужчина вдруг подумал о том, насколько война изменила Адель. В прежние времена она и не подумала бы ходить на цыпочках, пока он работал. Напротив, шумная и веселая, она постоянно требовала к себе внимания и не отставала, пока не получала его в достаточном объеме. Куда делась ее жизнерадостность? Конрад не желал верить в то, что так будет всегда. Он искренне хотел вернуться в то время, когда они были счастливы. В принципе, именно ради этого мужчина и начал писать. То, что солдат не мог рассказать даже священнику, готова была принять бумага. Это была в каком-то смысле исповедь, которую он не планировал никому показывать. Конрад даже допускал мысль о том, что после завершения сожжет свое произведение, чтобы огонь принял на себя все его воспоминания.

Снова повернувшись к печатной машинке, он провел ладонью по ее корпусу и еще раз отметил про себя, насколько хорошо Адель его знала. Если бы не она, ему бы и в голову не пришло покупать себе ничего подобного. Он знал о том, что «Ундервуд» до него уже принадлежала кому-то, но его это мало интересовало. Конечно, он вполне мог позволить себе и новый аппарат, поскольку никогда не испытывал недостатка в средствах, но жена подумала, что вещь с историей лучше пустышки «в масле». Возможно, она была права. Продолжая машинально поглаживать прохладный металл, Конрад неожиданно нащупал какую-то шероховатость. Заинтересовавшись, он наклонился, чтобы лучше рассмотреть дефект, и удивленно поднял брови: сбоку чем-то острым были нацарапаны инициалы «Б.М.Б.».

– Кто ты?

Конрад обратился к своему неизвестному собеседнику, словно тот мог ответить. Впервые задумавшись о том, что к этим клавишам до него прикасался реальный человек, а не какой-то фантом, он вдруг почувствовал необъяснимое волнение, словно заглянул туда, куда не следовало. Тем не менее, мужчина не мог отвести взгляд от свидетельства чьего-то незримого присутствия, и, в конце концов, повинуясь внезапному порыву, вытащил из кармана перочинный нож, который всегда носил с собой, и, стараясь ни о чем не думать, нацарапал рядом с существующими инициалами свои. Подумав еще, он хотел добавить дату, но в последний момент сдержался.

– Вот, будем знакомы, – пробормотал Конрад. – Надеюсь, ты не против. Будем писать вместе, получается.

Минуту-другую он сидел за столом, барабаня костяшками пальцев по его деревянной поверхности, а затем вдруг выдвинул встроенный ящик, в котором оказался пистолет. Взяв его в руки, он проверил обойму и взвесил оружие на ладони.

– Как тебе мой «Руби»? – обратился он в пустоту. – Безотказная штука. Сложно сказать, сколько раз я прикладывал его к своей голове. Уверен, что, решись я, он не подвел бы. Бабах – и никаких тебе коллизий. Знаешь, почему я не сделал этого?

– Почему же? – сам себе ответил Конрад.

– Струсил. Постоянно думал о том, как семья переживет мою смерть.

– Разве это трусость?

– Самая подлая ее разновидность, которая способна себя оправдать. Вокруг меня гибли сотни таких, как я.

– Зачем ты рассказываешь мне это? Пиши.

Молча придвинув стул ближе к машинке, мужчина застучал пальцами по ее клавишам.

У меня был армейский приятель. Джон Смит, черт его подери! Смешно. Ну, пусть его звали бы каким-нибудь Джеральдом или хотя бы Джеймсом, но нет. Джон – белобрысый парень из сельской местности, каких тысячи. Родился и вырос где-то неподалеку от Лестера. У того, кто хоть раз слышал его разглагольствования на тему их домашнего пива и сыров, не возникало ни малейшего сомнения в том, что этот чудак планирует всю жизнь провести в своей дыре среди коровьих лепешек и грудастых селянок. Кто-то, конечно, завидовал его жизнелюбию и неприхотливости, но большинство все же относилось к нему с некоторой неприязнью, считая недоразвитым. Я, тем не менее, любил его. Он в каком-то смысле напоминал мне о том, что за пределами всего этого безумия есть нормальная человеческая жизнь.

В тот вечер, который постоянно всплывает в моей памяти, шел сильный дождь вперемешку со снегом. Холод собачий, мы промокшие и продрогшие, а Джон знай себе рассказывает какую-то дурацкую историю, которая, как он утверждал, произошла с кем-то из его знакомых.