Array Array -  Да вспомнятся мои грехи

– Я ни на секунду не сомневалась, что вы нас убьете, – процедила Эшкол сквозь сжатые зубы.

– Вы так полны героизма, – сказал Хулио, пробуя пальцем лезвие окровавленного ножа. Женщина только сейчас увидела его и подавила вскрик. – Вас так мало беспокоит перспектива…

– Что он с вами делал? – Она смотрела на кровь, забрызгавшую постельное белье Отто.

– С ним я ничего не делал, юная леди, – сказал Комменданте. – Он требовал жизнь человека, и я ему ее дал.

– Это правда? – спросила она Отто.

– Нет.

– Нет, это правда, – сказал Хулио.

– Вы оба вполне друг друга стоите, – с горечью сказала Рейчел. – Два сапога пара.

Хулио негромко засмеялся:

– Женщины не уважают политику. – Он повернулся к Октавису. – Разве не так, тененте?

Октавис неуверенно посмотрел на него:

– Значит…

– Правильно. – Комменданте подошел к избитому здоровяку и перепилил ножом его путы. – Маскарад кончился.

– Позвольте представить, – объявил он. – Тененте Октавис Мадере. Отличный солдат, под моей командой уже пять лет.

– Октавис, – упавшим голосом сказала Рейчел.

– Все ясно, – сказал Отто. – И объясняет кое–какие вещи.

– Действительно, – сказал комменданте. Потом повернулся к Эшкол: – Теперь у вас не осталось никого. Ваш полковник – грубый садист, ваше доверенное лицо – предатель. Мы даем вам несколько дней обдумать ваше положение. Пока мы будем решать, что с вами делать.

Он подозвал дневального:

– Дневальный, этот человек в том же звании, что и вы. – Он указал на Октависа. – Но я хочу, чтобы вы на неделю или около того стали его вестовым. Пока он поправится после потерь, понесенных ради блага Плана.

Комменданте сверкнул глазами в сторону Отто:

– И несмотря на ваши старания, мой личный вестовой скоро ко мне вернется. Мой верный Рамос Гуайана. Его выздоровление спасло вас от отвратительной смерти.

Взмахом руки он удалил из комнаты Октависа и его вестового. Потом взял Эшкол за плечо и слегка подтолкнул к двери.

– Только после вас, моя дорогая.

Медицина на Сельве всего на полвека отстала от современной – через четыре дня Отто уже мог ходить без особого труда, а пальцы и рука уже заживали. В результате неустанного клинического прогресса он был помещен обратно в камеру.

Это была другая камера. Здесь не было окна, а дверь представляла собой цельный металлический лист, бесшумно скользивший по невидимым направляющим. Скрытое освещение и свежеоштукатуренные стены. Пахло лишь дезинфицирующей жидкостью – очень слабо. Рядом с раковиной из гладкого пластика – постель со свежим бельем. На нижних нарах лежала Рейчел Эшкол, изучая донную часть верхних нар. Она ничем не показала, что услышала, как задвинулась за Отто дверь и гулко щелкнул замок.

– Теперь у нас квартира получше, – сказал он. – Они с тобой нормально обращались?

Рейчел продолжала смотреть прямо перед собой. Отто пересек комнату, проверил, бежит ли вода из крана.

– Я знаю, ты меня не переносишь, – сказал он.

– Вы кто сейчас? – спросила она.

– Отто Макгевин целиком. Я перестал быть Гуайаной с того момента, как они начали пытать. Калька не должна была так быстро стереться, раньше такого не случалось. Очевидно, это реакция самосохранения. Поскольку калька больше не…

– Если это на самом вы, – сказала Рейчел, не поворачивая головы, – то скажите, что вы сделали, как только вошли в вашу комнату «Виста Гермоза».

Он подумал:

– Я проверил шпаги у стены.

– Хорошо.

Она медленно села и посмотрела прямо на него:

– Да, квартира у нас стала лучше. Нет, нормально со мной не обращались. И презирать я вас сильно теперь не могу, потому что было слишком много других. Я сама, Рубирец. Остальные.

Отто присел на стульчик и хотел что–то сказать.

– Я ненавижу себя за то, что сделала для Конфедерации, и для этой превосходной планеты, и для вас. В своем неведении я предала Конфедерацию и обрекла эту планету на судьбу Октября. И вам теперь грозит смерть. Мне очень жалко. – Все это было сказано монотонно, спокойно.

– Но я еще не умер. – Собственные слова показались ему фальшивыми.

– Да. И я тоже. Мы ходим, разговариваем, и в то же время мы мертвы и уже начали разлагаться.

У нее был беспомощный, понурый вид смертельно раненого животного, но никаких следов пыток на ней видно.

– Что они с тобой сделали? – тихо спросил он, предполагая, что знает ответ.

– В самом деле, – сказала она, медленно поднимаясь и берясь рукой за край верхних нар, чтобы не упасть.