Миккель Биркегор - Тайна «Libri di Luca»

Йон смотрел прямо перед собой; за спиной у него кто-то сочувственно кивал, слышны были сдавленные всхлипывания, — чувствовалось, что большинство собравшихся едва сдерживают слезы. Его собственные глаза, однако, оставались сухими. Ему внезапно вспомнились иные похороны, где все было по-другому. Тогда его, плачущего десятилетнего мальчика, вывели из церкви, и какая-то дальняя родственница пыталась утешить его снаружи на пронзительном зимнем ветру. То были похороны его матери. Она умерла в совсем молодом возрасте, слишком рано, как говорили тогда все, и на вопрос, почему она умерла, он получил ответ лишь годы спустя. При этом ему даже не объяснили причину смерти, а просто констатировали грубый сухой факт: мать Йона, Марианна, покончила жизнь самоубийством, выбросившись из окна шестого этажа. Неизвестно, была ли виной тому испытываемая им горечь утраты или же уличный холод, однако как бы там ни было, но тогда от горьких, душераздирающих рыданий у него с такой силой перехватило дыхание, что сердце едва не остановилось. Йон так и не сумел забыть, как пытался вздохнуть и не мог сделать ни глотка воздуха. С тех пор он не был ни на одних похоронах.

После того как вслед за священником присутствующие пропели несколько подходящих к случаю псалмов, слово было предоставлено Иверсену. Верный друг и многолетний сотрудник Луки достал из-под своего стула стопку книг и поднялся. Ступая прямо по устилавшим пол венкам, он прошел к кафедре, на которую и водрузил свои книги с громким стуком, ибо чуть ли не уронил их с высоты в несколько сантиметров. Кое у кого это вызвало улыбки и немного разрядило напряжение, царившее в зале после исполнения торжественных псалмов.

Речь Иверсена была прощальным приветом человеку, в обществе которого прошли последние сорок лет его жизни. Он пытался бодриться, вспоминал различного рода забавные случаи, происходившие с ними за долгие годы дружбы, зачитывал целые абзацы из книг, которые захватил с собой. Точь-в-точь так же, как когда-то в далеком детстве Йона, Иверсен для начала проникновенно прочел отрывок из любимого произведения Луки, «Божественной комедии», что сразу же позволило ему безраздельно завладеть вниманием всех присутствующих в зале. Затем он стал читать выдержки из произведений других классиков мировой литературы, которые, похоже, все здесь знали чуть ли не наизусть. Йон, хоть и не был знаком с большинством из этих шедевров, был настолько увлечен вдохновенной манерой чтения Иверсена, что перед его внутренним взором внезапно стали разворачиваться живые красочные полотна — совсем как тогда, когда он, сидя на коленях у Иверсена, устроившегося в кожаном кресле в углу «Libri di Luca», слушал, как тот читает ему истории о ковбоях, рыцарях и космических пилотах. Стоило ему прикрыть глаза, он как будто ощущал запах пыли множества старых книг, слышал ту особую тишину, которую не услышишь нигде, кроме как в тесном пространстве между полками и стеллажами, уставленными древними фолиантами.

Когда Иверсен окончил, послышались редкие аплодисменты, которые, впрочем, сразу же стихли, стоило хлопавшим вспомнить, где именно они находятся в настоящий момент. На кафедру вновь поднялся священник и призвал всех собравшихся исполнить на прощание еще один псалом. Йон отыскал текст псалма в сборнике, однако сам петь не стал — в отличие от Иверсена, который рядом с ним подпевал общему хору сиплым голосом. В какой-то момент Йон ощутил укол совести: быть может, ему стоило, следуя общему примеру, принимать большее участие в траурной процедуре. Но он тут же прогнал эту мысль и поднял глаза к своду часовни. Несомненно, многим его поведение могло показаться странным, вполне возможно, они сочли его высокомерным и заносчивым, однако все это было только их проблемами. Ведь они же ничего не знали. Самому же ему хотелось сейчас лишь одного: чтобы все это поскорее закончилось и можно было бы снова выйти из часовни на свежий воздух.

Стоило псалму стихнуть, как Йон одним из первых в зале поднялся со своего места.

Выходя на улицу, люди стали собираться небольшими группами. Йон старался держаться возле Иверсена — единственного, кого он знал из присутствующих. Вскоре к ним присоединились еще несколько человек; все благодарили Иверсена за проникновенную речь и выражали Йону свои соболезнования. Йону показалось, что многие из тех, кто пришли на траурную церемонию, хорошо его знали, однако по мере того, как он здоровался с новыми людьми, все подходившими и подходившими к нему и Иверсену, у него сложилось впечатление, что они несколько удивлены, как будто появление Йона здесь явилось для большинства полной неожиданностью.