Владислав Русанов - Алмаз Дингаана

Ай да Хэмп! Ай да немощный старик!

Единственного он не учел — вонь дешевого бренди быстро не выветрится. Какая мелочь, а разрушила всю игру Охотника, с головой выдав тщательно подготовленный план.

Оставалось решить одно — как же теперь следует поступить?

С одной стороны, щемящей жалости к вервольфу Эзра не испытывал. Больше того, если бы оборотнем оказался любой из мужчин, а не молодая симпатичная женщина, в душе Харрисона не возникло бы и тени сочувствия.

Но, с другой стороны, Хэмп не имел права брать на себя обязанности и следователя, и судьи, и палача. Преступник может и должен быть изобличен, но выносить решение о виновности и определять меру наказания имеет только суд. Сыщик, решивший покарать преступника самостоятельно, сам преступает закон.

Интересно, что думает по этому поводу Пастер?

Спросить бы, к такому же выводу пришел француз или нет?

Подняв голову, молодой человек неожиданно обнаружил, что стемнело. Сумерки в тропиках скоротечны, а «Суламифь» приближалась к экватору.

Харрисон костяшками пальцев постучал в двери Пастера.

Тишина.

Нет его, что ли?

Тогда где же кафр? Тьфу ты, матабеле.

— Кто там? — ужасающий говор африканца не перепутать ни с чем.

— Мне нужен мсье Пастер. Я — Харрисон. Мы играли с вами в шахматы.

— Я узнал вас, инкози Харрис, — с достоинством отвечал Нгона.

— Где Пастер? Мне нужно с ним поговорить.

— Инкози Ник ушел.

— Давно?

— Только стемнело.

— Дьявол! — не сдержался Эзра. — Ведь он к нему пошел!

— К кому?

— К Седому Охотнику.

Нгона замолчал, а потом вдруг жалобно попросил:

— Откройте дверь, инкози Харрис.

— Но у меня нет ключа.

— Сломайте, инкози. Это очень плохо. Седой убьет его. Я должен помочь…

Но Эзра уже не слушал. Быстрым шагом он выбежал на верхнюю палубу, на ходу нащупывая в кармане вселяющую уверенность тяжесть от господ Смита и Вессона.

Свежий ветер завывал в стоячем такелаже, глубоко во чреве парохода рокотала машина. Кроме опознавательных огней, свет горел только на мостике, но идти туда не имело смысла.

Искать нужно в темноте.

Крадучись, пригибаясь, чтобы не быть обнаруженным до срока, Харрисон пошел вдоль левого борта на бак. Чутье не подвело — неподалеку от брашпиля на расстоянии трех шагов друг от друга застыли две фигуры.

— Я обвиняю тебя, Седой Охотник, — послышался негромкий, звенящий от напряжения голос Пастера.

— В чем же, исчадье ада? — отвечал второй голос — глухой и простуженный.

Вудс? Как же так? А где же Хэмп?

— В смерти Эмилии Фитц-Рой…

— Я лишь карающая десница Господа Бога нашего.

— Не судите и не судимы будете, — парировал француз и вдруг добавил несколько слов, закрученных в витиеватую тираду, на незнакомом Харрисону языке. По интонации похоже — ругательств.

— Злобствуй, ехидна. Сегодня я вырву тебе клыки.

— Я обвиняю тебя, Седой, в смерти Кристо Прокопулоса и его восьми детей, в смерти дона Дьего Толедского — одного из старейших членов нашего общества, в гибели полутора сотен китайцев — помнишь ту джонку, — сто сорок восемь из которых не были лисами, а сожженную индусскую деревню в Бирехи-Ганга ты не забыл?.. Впрочем, достаточно. Мне больно продолжать. На твоем счету больше тысячи человеческих жизней.

— Человеческих! — хмыкнул Вудс. — Ты смешон и жалок.

Пастер, не отвечая, расстегнул и бросил на палубу пиджак.

— Хочешь принять смерть в звериной ипостаси, выродок племени людского?

— Мне нет нужды в этом, зверь, — француз повел плечами, разминаясь. — Ты больше зверь, чем все оборотни мира.

В этот миг Вудс нанес удар. Где он прятал клинок? Узкое лезвие, длиной дюймов пятнадцать, устремилось к горлу Пастера со скоростью, немыслимой для нормального человека. Но оборотень гибко качнулся вправо, уходя от стали, и атаковал сам, целя каблуком в колено охотника. Вудс легко подпрыгнул фута на четыре, оттолкнулся ногой от турачка брашпиля и оказался за спиной противника, вспарывая воздух кинжалом. Уворачиваясь, Пастер практически коснулся затылком досок палубы, вскочил, поднырнул под свистящее оружие, норовя навязать ближний бой, но травма колена не позволила ему двигаться с должной скоростью. Охотник с легкостью увеличил дистанцию, успев лягнуть француза в лодыжку, длинным выпадом ударил в горло. Только звериная реакция спасла оборотня, но кончик лезвия прочертил все-таки кровавую полосу поперек кадыка. Пастер схватился ладонью за рану и пропустил удар коленом в живот. Отпрянул, с размаху ударяясь ребрами о рукоять коромысла, с помощью которой матросы выбирали цепь при заглушенной машине.