Владимир Серебряков - Лунная соната для бластера

Раз ты не хочешь умирать так — я предложу тебе иной способ. Я ушел в свободный полет. Загранье понеслось вокруг меня, как лунный пейзаж в том безумном марафоне. Дэвро кинулся по моему следу, горевшему травяным блеском. Но за моей спиной — десяток лет, прожитых больше на обороте, чем в реальности. Так неужели я не смогу победить?

Мы летели так быстро, что визуализаторы не поспевали за нами и междуосье вокруг смазывалось, сливалось в один зеленоватый поток. Я выписывал немыслимые петли, фигуры высшего хакерского пилотажа, мне наигрывал свои мелодии ветер данных… Дэвро не отставал, но ему полет давался тяжелее, чем мне. Он уставал. Выматывался. Становился уязвимее.

Мы «приземлились» в относительно стабильной области центрального датабанка, среди пурпурных скал, опутанных дымящейся паутиной каталога. Вокруг Дэвро клубились бурые вихри — его последнее убежище, все, что осталось от лоса дома Карела, — но оранжевое пламя уже лизало их, отгрызая по ниточке, по алгоритму, по аппаратному блоку.

Колониальщик переместился ко мне, мы столкнулись — две черно-серебряные фигуры, окутанные пламенем. И, уже активируя последние смертоносные инвоки, я заметил в руке Дэвро выросший неизвестно откуда изумрудный клинок.

Лезвие пронзило мою защиту словно воздух — потому что фильтр не воспринял его, как угрозу, потому что в этих звуковых файлах не было ничего опасного… кроме простого самоактиватора.

— Blackbird singing in the dead of night…

Ледяная волна прошла по хребту, сковав суставы, оцепенив мышцы.

— Take these broken wings and learn to fly…

Ирреальность выбросила меня страшным ударом под ложечку, я застыл, вмурованный в саркофаг костюма. Багровые скалы рассеивались, сменяясь приятными для глаза зеленоватыми стенами кабинета.

— All your life…

Стеклянная стена поднялась.

— You were only waiting for this moment to arrive, — закончил Дэвро с удовлетворением, шагнув ко мне.

Скованный параличом, я мог только бессильно проклинать собственную глупость. Если хакеры карелов проникли в полицейский лос, стерев личность Вилли — все, что хранилось в наших архивах, стало для них открытой книгой. Включая коды активации репрограмм для каждого из наших офицеров.

Среди этих репрограмм — боевых, ускоряющих, тактических — всегда есть одна, которую сам полицейский активировать не может. Та, которая остановит его, случись такая нужда. Именно ее я сейчас услышал.

Ловкие пальцы Дэвро нащупали застежки шлема. В глаза мне ударил настоящий — не сымитированный беготней нервных импульсов по затылочной коре — свет.

— Да… — прошептал колониальщик, и в глазах его я увидал отсвет той фантазии, что начинает творить реальность. Это были глаза визионера. — Это будет… подобающе…

Он выщелкнул из обоймы одну-единственную стрелку. Острие жидко блестело ядом.

И тут я осознал, что песня не кончилась.

Это было нелепо — репрограмма запускалась с первых строк, а делать внедряемый код больше необходимого бессмысленно. И однако мелодия нарастала, и пел ее уже кто-то другой.

— Blackbird singing in the dead of night…

У меня мурашки по коже пошли от этого, неслышного колониальщику голоса.

— Take these sunken eyes and learn to see —

Меня выбросило в ирреальность против моей воли , но я не узнавал виртшафта вокруг — незнакомые, неведомые формы, медленно плавящиеся под воздействием льющихся с невидимого неба зеленоватых лучей.

— All your life…

Дэвро проявился передо мной — недвижной серебряной глыбой. Живым было только его лицо, на нем отражались недоумение, недоверие, ужас.

— You were only waiting for this moment to be free!

А потом вокруг застывшей глыбы сомкнулись металлически блестящие щупальца. Я поглядел вверх, и понял, что это пальцы чего-то настолько огромного, что оно не то что в воображении — в глосе не умещалось. Я даже дышать перестал при мысли о том, какую вычислительную мощь эта громада воплощает собою. А потом с медленным, переходящим в инфразвук хрустом дом Карела лопнул. И разум Дэвро — лопнул. Осколки сыпались лавиной, тая в сине-золотом мареве междуосья, и на обратной стороне Луны воцарились тишина и мир.

Стальная громада медленно склонилась надо мной. Я ощутил взгляд — пристальный, тяжелый. В ирреальности взгляд имеет плотность и вес; тот, кто глядел на меня сейчас, словно взвалил мне на плечи по свинцовому кирпичу.

— Привет, — прошептал я глупо, запоздало удивившись, что мышцы вновь подчиняются мне.

Вирт качнулся — другого слова не подберу — и рядом со мной оказалась Элис Релер. Виртуальный ее облик ничем не отличался от реального, даже усталая бледность сохранилась при воспроизведении.