Ильяс Сибгатулин - Сказания Заморавии

Олоф посмотрел на Кэрин, кутавшуюся в свой плащ.

– На что вы рассчитывали? – искренне удивился он.

Я чувствовал, как в молодой девушке потухает огонь чувств, и начинает работать разум.

– Я не знаю, – тихо ответила она. Подняв голову и обратив взгляд в тёмный еле видимый потолок пещеры, Кэрин продолжила отвечать.

– Эльд сказал, что всё получится, что мы убьём короля, и всё прекратится, – она вдохнула холодный воздух.

Олоф весело захохотал, и смех его отозвался громким эхом, а я всё вглядывался в тёмный проём капюшона, откуда виднелся круглый силуэт лица с идеально посаженными глазами и прямым коротким носом.

Кэрин взглянула на меня, я встретил взгляд её сияющих глаз, и тепло, какого я раньше не испытывал, поглотило меня.

Капала чистая вода, смеялся громовым смехом Олоф, дул ветер, загульный гость, шёл пепельный снег, и от того в пещере стоял запах сырости, смешанный с запахом серы. Не было Ничего, и было Всё, но что-то в этом Всём изменилось, сделалось другим, незнакомым мне. До этого незнакомым…

Сидя вокруг костра, три человека, три воина ещё долго вели разговор о сложностях судеб, о жестокости короля варваров и предстоящем походе. Но двое так и не выдали третьему, куда они направляются, и что ждёт их впереди. Они говорили обо всём и ни о чём. Радагас и Кэрин смеялись над шутками наставника Олофа и тихо переговаривались между собой, чтобы не перебивать говорившего.

Потрескивал хворост в огне. Тени играли немую драму на стенах пещеры. Ветер, унылый бард, запевал свою песню, и в такт ему скрипели ветви деревьев, и в том же ритме капала вода.

– Гхм… – выдохнул Олоф. – Уже темно. Пора вам отдохнуть, а я встану на карауле.

Кэрин потянулась.

– Ты прав, мудрый Олоф.

Она улыбнулась ему, а он ответил ей поклоном.

– Я сменю тебя, Олоф, – мой голос показался мне каким-то тихим и беззвучным, – нас будут искать, поэтому завтра надо отойти от города ещё дальше на восток.

– Да, это верно, – согласился Олоф. Он взял свой длинный двуручный меч и отправился к выходу. В проёме он сказал.

– Ложитесь спать, завтра будет светлый день. Да хранит вас Светлый Пёрпол!

Я лёг на камень, обвешанный шкурами, и накрылся шейном, плащом из шкур. Кэрин улеглась там же, где и сидела, рядом с костром. Я всё боялся, что она убежит, испугавшись своих похитителей, но успокаивал себя мыслью, что на улице идёт пепельная буря, а в неё только глупец будет бродить по лесу.

Утро. Одно лишь название осталось от этого чудесного и каждодневного явления. Солнце невидимыми лучами еле освещает горы, ручейки и лес в долине. Рассвет похож на борьбу двух художников-живописцев. Один снизу пишет красками розового и красного цветов, а второй выше покрывает всё полотно серыми мрачными тонами. Кажется, что розовый цвет зальёт всё небо, но нет. Второй живописец побеждает в споре, и на поверхности Имра рассвет наступает незаметно для людей, словно его поглотило серое марево, и рассвета вовсе не было. И только прячась за тучами, он разгорается огненными цветами, а после уступает место солнцу, которое просыпается и светит сильнее, но, впрочем, этого не видно на земле, где всё покрыто пеплом и сажей. Хотя пепельная буря уже прекратилась.

Я проснулся резко и неожиданно для себя. Сон, страшный сон из прошлого, пугающий меня всегда и ведущий меня в самые ужасные воспоминания прошлых лет.

Я покрутил головой, осмотрелся, и, схватившись за голову, проклял себя три раза, потому что проспал свой час караула (Олоф спал у входа). А ещё мои страхи подтвердились. Кэрин ушла, её не было на том месте, где она уснула.

«Наверно, дождалась, когда мы, олухи, уснём, и сбежала. Добралась до города, и теперь сидит в хижине матери с кружкой рома и тарелкой харчей, в теплоте. А я здесь, в сырой холодной пещере, глупец, осёл, Волбур тебя побери!».

Но нет!

Я посмотрел налево. И увидел.

– Она здесь! Спит рядом с тобой, тупица Радагас!!! Но почему она жмётся ко мне? Видимо, ночью она замёрзла и решила согреться подле меня. Или она решила соблазнить меня, а потом коварно убить?.. Нет. Это сумасбродство! Да и сейчас это неважно!

Кэрин мирно спала. Под наваленными шкурами она была совсем маленькой и незаметной. Она прижалась ко мне, положив левую руку мне на грудь. И я почувствовал, как через её пышную грудь и одежду ко мне пробивается живой, мерный, но не такой мерный, как падающие со сталактитов капли воды, тот звук холодный, а здесь… тёплый, щекочущий и наполненный энергией, которая хранится в этом женственном, изящном теле, совсем не подходившим для воина. Её сердце стучало в мою грудь, и от того я почувствовал сильную расслабленность, и мне стало немного неуютно. Не следует воинам расслабляться на задании.