Роберт Говард: Приключения Конана-варвара. Путь к трону (сборник)

Голос его дрогнул и сорвался от сдерживаемого отчаяния и замешательства. Девушка вновь принялась утешать его, особенно не вникая в смысл его речей, но всей душой сочувствуя страданиям любимого.

– Горожане не знали, чью сторону принять. Там все смешалось, это был настоящий сумасшедший дом. У нас, тех, кто сражался, не было ни единого шанса – мы бились без строя, без доспехов и чуть ли не голыми руками. Стражники были полностью вооружены и выстроились в боевой порядок на площади, но ведь их было всего-то пять сотен. Они собрали обильную кровавую жатву перед тем, как их вырубили подчистую, но такое сражение могло иметь только один исход. А пока людей убивали у нее на глазах, как на бойне, Тарамис стояла на ступенях дворца, Констанций обнимал ее за талию, и она хохотала, как прекрасный бессердечный демон! Боги, это сумасшествие, чистое сумасшествие! Никогда не видел, чтобы кто-нибудь сражался так, как Конан. Он прижался спиной к стене и, прежде чем им удалось сразить его, уложил вокруг себя гору трупов. Но в конце концов они повалили его наземь – ведь их было сто против одного. Когда я увидел, как он упал, то пополз прочь, чувствуя себя так, словно земля ушла у меня из-под ног. Я слышал, как Констанций приказал своим псам взять капитана живым – и поглаживал усики, а на его проклятых губах играла издевательская улыбка!

Констанций улыбался и в это самое мгновение. Он сидел на лошади в окружении своих людей – коренастых, крепко сбитых шемитов с курчавыми черными бородками и орлиными носами; клонящееся к горизонту солнце высекало искры из их остроконечных шлемов и серебряных чешуйчатых доспехов. В миле за их спинами из густой травы вздымались стены и башни Хаурана.

Сбоку от караванной тропы был вкопан тяжелый крест, и на этом мрачном древе висел распятый человек, с руками и ногами, прибитыми железными гвоздями. Мужчина был обнажен, если не считать набедренной повязки, и его можно было назвать настоящим гигантом, тугие канаты мускулов змеились по его телу, сплошь покрытому густым бронзовым загаром. Лицо его и грудь от нестерпимой боли усеивали крупные капли пота, но из-под черной гривы, падавшей на низкий широкий лоб, яростным пламенем горели синие глаза. Из многочисленных порезов на руках и ногах сочилась кровь.

Констанций насмешливо отсалютовал ему.

– Прошу извинить меня, капитан, но мне недосуг задерживаться здесь, дабы облегчить твои последние часы. В твоем городе у меня срочные дела – не могу же я заставлять ждать прелестницу-королеву! – Он негромко рассмеялся. – Так что я предоставляю тебя твоей судьбе – и этим красавцам! – Он многозначительно кивнул на черные тени, без устали кружившие в вышине над ними. – Если бы не они, такой здоровяк, как ты, пожалуй, прожил бы еще несколько дней на этом кресте. Но не питай напрасных надежд только потому, что я оставляю тебя одного. Я приказал оповестить жителей о том, что с любого, кто осмелится снять тебя с креста, живого и мертвого, сдерут шкуру на площади, равно как и со всех членов его семьи. Я пользуюсь такой славой в Хауране, что слово мое стоит полка стражников. Я оставляю тебя одного, потому что стервятники не рискнут спуститься к тебе, пока здесь есть люди, а я не хочу, чтобы они испытывали неудобства! Вот почему я отвез тебя так далеко от города. Эти стервятники пустыни не подлетают к стенам ближе этого места. Итак, мой храбрый капитан, прощай! Я вспомню о тебе, когда часом позже Тарамис будет лежать в моих объятиях.

Кровь сильнее заструилась из ран, когда пробитые гвоздями ладони сжались в огромные кулаки размером с дыню. На мощных руках вздулись узлы и канаты мускулов, и Конан пригнул голову и яростно плюнул в лицо Констанцию. Воевода холодно рассмеялся, стер плевок с латного воротника и развернул коня.

– Вспомни меня, когда стервятники начнут заживо рвать твою плоть, – издевательски бросил он капитану. – Эти падальщики – прожорливые твари. Я видывал людей, часами висевших на крестах, и эти милые птички успевали выклевать им глаза, уши, содрать всю кожу на голове, прежде чем острые клювы добивали несчастных.

С этими словами он, не оборачиваясь, поскакал к городу, уверенно и прямо сидя в седле, и заходящее солнце кровью окрасило его доспехи. Вслед за ним потянулись и его бородатые наемники, и только пыль завихрилась под копытами их коней.

Мужчина, распятый на кресте, остался единственным человеческим существом посреди унылого и пустынного ландшафта. Наступил вечер. Хауран, до которого было чуть меньше мили, с таким же успехом мог находиться на другой стороне земного шара и существовать в другую эпоху. Стряхнув пот с глаз, Конан мрачным взором обвел знакомую местность. По обе стороны от города и позади него простирались плодородные луга, а вдали, среди полей и виноградников, паслись коровы и овцы. Северный и западный горизонты пестрели деревенскими домиками, кажущимися с такого расстояния совсем крошечными. На юго-востоке, не очень далеко, сверкала лента реки, за которой начинались песчаные дюны, гряда за грядой убегающие к горизонту. Конан смотрел на их безжизненные просторы, отливающие червонным золотом в лучах заходящего солнца, как ястреб в клетке смотрит на голубую высь неба. По телу его пробежала судорога отвращения, когда он перевел взгляд на сверкающие башни Хаурана. Город предал его – загнал в тиски обстоятельств, которые привели к тому, что теперь он распят на кресте, подобно зайцу, шкура которого приколочена к дереву гвоздями. Если бы только он мог спуститься с этого древа пыток и затеряться в песчаной дали – повернуться к городу спиной и навсегда забыть кривые улочки обнесенного высокими стенами логова, в котором люди злоумышляют против остального человечества.