Роберт Говард - Валузия (сборник стихов)

Когда на гребне вала мятежа

Вознесся я на трон владык валузских,

Убил тирана и с его главы

Сорвал корону древних властелинов,

То вместе с ней сорвал я и тебя,

Как спелый плод, созревший, сочный, сладкий,

Мой давний сон, заветная мечта,

Валузия, великая держава.

Ни разу не был в женщину влюблен,

И вот теперь, как в женщину, влюбился

В тебя одну, Валузия моя,

Страна-колдунья... Ты — владенье снов,

Очарований, чар и чародейства,

Край призраков, теней забытых царство!

Я — Кулл! Я — царь! Тобой владеть я буду,

Как долженствует мужу и царю.

Я всю тебя возьму — твои просторы,

Богатства, тайны древние твои,

Труды людей, сокровищ древних клады,

Проклятья магов, знанья мудрецов,

Дворцы, руины, храмы, города,

Долины, горы, реки и ущелья,

Все песни ветра, голоса лесные

И солнца луч на чашечке цветка.

Я все тебе отдам: мою отвагу,

Мой меч, мой разум, душу, плоть и кровь!

Валузия моя, моя любовь...

“The King and the Oak”

Тонуло солнце в закатной крови, и ночь вставала стеной.

С мечом на поясе ехал царь глухой дорогой лесной.

Кружили коршуны в вышине, в небесах несли караул,

И миру ветра разносили весть: “Вот к морю едет царь Кулл!”.

Утонуло солнце в своей крови, погребальным костром горя,

И встал серебряный череп луны, чары свои творя.

И в свете призрачном ожил лес, словно духов зловещих рать,

Которую демоны лунных чар сумели в ночи собрать.

Да, ожил каждый дуплистый ствол, любой узловатый сук,

И деревья ветви тянули к царю, точно тысячи жадных рук.

Тут, вырвав корни свои из земли, будто восставший труп,

Шагнул и Куллу путь преградил старый могучий дуб.

На лесной дороге схватились они, царь и ужасный дуб.

Был безмолвен бой, и лишь хрип порой срывался у Кулла с губ.

Ведь были тут не нужны слова и бессильна людская речь,

И игрушкой жалкой в стальной руке верный сломался меч.

А леса сумрачный хор им пел напев, леденящий кровь:

“Мы правили здесь до прихода людей, и править мы будем вновь!”.

Исчезнет в безвременье древний мир... Ведь кто силен, тот и прав.

Вот так пред воинством муравьев склоняется царство трав.

До рассвета длилась эта борьба, как жуткий ночной кошмар,

И Кулла ужас вдруг охватил пред силою древних чар.

Но утро пришло, и вот уже заря улыбнулась спящей земле,

И были руки его в крови на холодном мертвом стволе.

Очнулся он. Свежий ветер гнал зеленого леса шум,

И молча Кулл продолжил свой путь, полон глубоких дум.

Это было у края земли, где вели

Твердь и море извечный свой спор,

Там, где волны на приступ, как воины, шли,

Покидая родимый простор.

Вал за валом вставал, словно смерти искал,

Разбиваясь о берег морской.

Ехал берегом Кулл меж утесов и скал,

Непонятно охвачен тоской.

Ехал вслед за царем на буланом коне

Сам прославленный Брул Копьебой,

Размышляя о долгой, жестокой войне,

Вспоминая последний свой бой.

Тучи тучными тушами в небе ползли,

И пучина была глубока,

И утесы — гранитные кости земли —

Подымались кругом из песка.

И решил отдохнуть у подножья тех скал

Истомленный усталостью Кулл...

Брул костер разложил и коней расседлал,

Царь прилег на песок и уснул.

Резко чайки кричали, и бился прибой

В берега, как и будет во век...

И увидел такое тут Брул Копьебой,

Что еще не видал человек.

Выходила из моря живая гора,

Непомерно огромная тварь,

Направляясь туда, где лежал у костра

Мирно спящий Валузии царь.

Все выше и выше со мрачного дна

Возносясь над бурной водой,

Неотвратно, как смерть, приближалась она,

Черной глыбой средь пены седой.

Вот пала на берег гигантская тень.

— Валка! — только и выдохнул Брул,

И от этого звука, как чуткий олень,

Вмиг вскочил пробудившийся Кулл.

Распрямился пружиной — и меч наголо!

В сердце кровь, как огонь горяча...

Солнце тусклое бледное пламя зажгло

На клинке боевого меча.

Был могучим размах развернувшихся плеч,

Но раздался лишь скрежет и звон.

Выбил искры из шкуры чудовища меч,

Словно в камень ударился он.

Точно адский огонь чешуя горяча

И тверда, словно вечный гранит.

От зубов и клыков, от огня и меча

Жизнь чудовища верно хранит.

А оно облизнулось, смотря на царя

Как на некую редкую сласть.

Запылали глаза, дикой злобой горя,