Татьяна Сапрыкина - Гедамбола

– Знаешь, если ты не против, я все-таки хочу, чтобы меня звали Герогха.

В ответ отец промолчал. Но это было многозначное молчание. В воздухе повисло неодобрение. Он уже успел рассказать мне, какая это проблема для королевства – волки. Как стаи нападают на деревни, режут овец и коров, потому что всю дичь, кроликов и прочую мелочь в окрестных лесах сами же повывели.

– Выходит, теперь волк тебе нравится больше, чем родня…

И тут я, кажется, задала не самый приятный для него вопрос.

– А где моя мама?

Мы вышли во двор.

– Вот здесь у нас конюшни, помнишь, как мы вдвоем верхом ездили? Нет? Ну, ладно.

Потом за ворота. Перешли через мост – неширокий, но основательный, с коваными, узорчатыми перилами. У края леса стояла чуть покосившаяся беседка – она была старой, дерево темное, по стенам вился бурый, пожухлый плющ.

– Ты слышала эту историю тысячу раз, – вздохнул голос. – Но я, конечно, могу и еще рассказать… Что ж… Мне нетрудно… Хотя не люблю этого.

На самом деле ему было трудно, я чувствовала.

– Печально, да.

Отец откашлялся, будто бы собирался держать речь на важном собрании.

– Мы были тут с твоей мамой, когда тебе едва исполнилось шесть. Стояли, разговаривали. Говорили о тебе, о нашем житье-бытье. Нам не часто удавалось запросто поболтать вдвоем, не на людях. Мы оба каждый день были заняты. Вот кажется Гедамбола – королевство маленькое, а хлопот полно, как так? То у одного крыша прохудилась, то у другого корова не телится. Сейчас я сильно жалею, что мы не были вместе почаще, каждый вечер ложусь спать и представляю, что бы рассказал твоей маме – как прошел день, то да се… Н теперь-то уже ничего не поделаешь. Надо как-то жить дальше.

Я провела ладонью по скамейке. Дерево было шершавым и теплым. Мне нравилось, что он говорит о своем королевстве, будто все оно – его единственный большой, хлопотный дом, а замок – так, прихожая.

– И что потом?

– А?

– Ну, вы стояли здесь, в этом месте. Говорили.

– Поднялся ветер, но не наш, не Климентин. Наш хоть и холодный, но ничего плохого не сделает. Иногда может ребятню шугануть, если их баловство опасным покажется, а так он безобидный. Знаешь, если надо, и в повозку впряжется, и лодку может помочь с камней столкнуть, когда застрянет. Это кажется только, что вредный, капризный, а так, нет, он свой. Наш, домашний. Тот ветер был другим – и холодным, и горячим сразу, может, их было два или больше, спутанных в клубок, сцепившихся. Вот сейчас слышишь, как задувает? Может, это какая парочка шальная из чащи выбралась, дуркуют. Тут вообще ветры гуляют в каждой щели. У нас говорят: «Родился закутанным в плащ» – это значит, тебя судьба убережет от всяких порывов, ураганов, ну, типа такого, чего не ждешь. Что дует. А Климентин, он что? Подумаешь, дует. Дует, да не сдувает – вот что важно.

– Но тут очень тихо, – честно призналась я. – Разве что чуть листья колышутся.

– Мда, дела… Это ве так странно. В общем, налетел ветер, раз, и ее нет.

– Кого нет? Мамы?

– Да.

– Совсем как со мной. Налетел ветер, и я с задранным подолом – фьють – уже в воздухе, – я невесело хихикнула, вспоминая свой ужасный полет над лесом.

– Нет, нет. Климентин – мой ветер, наш, семейный, значит, и твой тоже. Он сам по себе такой холодный, но к этому все уже давно привыкли. А ее просто сдуло. Как будто выдуло из королевства, унесло куда-то.

– «Будто с ветром обручилась», – так говорят? А в замке есть ее портрет? Какой она была?

– Видишь ли, – замялся отец. – Они с другой твоей бабушкой, моей мамой то есть, не очень ладили. Ну, так бывает. Видела ее портрет? Мама была строгая. Я ее боялся, честно сказать. И все детство в деревне проторчал. Милое дело было – коров пасти, с мальчишками по деревьям лазать. Мама считала, я мог бы выбрать невесту получше. Хотя чего уж – я сам такой, еле читать-писать выучился. Мне в замке не сиделось. Твоя мама была простой булочницей, ее семья и сейчас держит пекарню. Когда моя мама умерла, мама твоей мамы, то есть бабушка, переехала во дворец, чтобы нянчить тебя, она и сейчас там живет. Моет, трет готовит. Говорит, не верю, что мои девочки пропали, ждет, когда вы вернетесь. Твоя мама была очень простой, в замке чувствовала себя неуютно, она тоже, как я, любила свежий воздух. Ветер. Так что портретов с нее не писали.

– Про таких говорят «Скажет – как иголкой уколет».

– Да, и это тоже.

– Ты ведь наверное не помнишь наш с тобой последний день? Перед тем, как … Мы катались верхом, ездили в деревню. Рыбак вытащил сома размером с кровать, всем хотелось посмотреть. Еще бы. Мы много смеялись, весело было. Ты эту рыбину на спор поднимала, таскала за хвост. Жалко, что не помнишь. Во дворе мы с тобой, как обычно, спешились. Но ты неловко спрыгнула, подвернула ногу. Присела возле стены, спиной облокотилась. Бабушка как раз из окна вытряхивала какие-то скатерти, велела тебе не торчать тут, отойти – не мешать уборке. И случилось то же самое – тебя будто сдуло ветром. Климентин искал повсюду, но есть такие места, куда и он боится соваться. Это было три дня назад. И вот ты вернулась…