Артем Мичурин - Полведра студёной крови

В охотничьей избушке нас будто бы ждали. Заботливо сложенные в углу дрова, топор рядом, обёрнутая холщёвой бумагой коробка спичек, увесистый куль соли, рассыпавшаяся трухой пшёнка в расползающемся бумажном пакете, пыль в жестяной коробке, бывшая когда-то травяным чаем, и даже свечи. Большая часть этого добра нашлась в незапертом сундуке, помимо которого интерьер составляли наспех сложенная печка, пара похожих на пни табуреток, нары в дальнем углу, проржавевший жестяной светильник и деревянная бадья.

Что удивительно, избушку эту, расположенную неподалёку от замёрзшей реки, по которой мы тащились из последних сил, нашёл вовсе не глазастый Красавчик и даже не я, а бубнивший себе что-то под нос Ткач. В скачущих лучах своего фонаря он заметил несколько деревьев, на верхушках которых явно не случайно были обрублены все ветки. На ближайшем из них мы обнаружили старый, едва заметный затёс. Ещё несколько таких манили в глубь леса или, наоборот, предупреждали о чём-то.

Сам домик издалека выглядел как большой сугроб, и если бы не кривая печная труба из проржавевшей насквозь жести, можно было спокойно пройти мимо. Но, хвала случаю, не прошли.

На коллегиальном совете мной было принято единогласное решение провести под этой хоть и ветхой, но всё же крышей текущую ночь и следующие сутки, чтобы немного отоспаться и избавить вымотанные организмы от угрозы нервного истощения. Хотя, сказать по правде, покой нервишкам не светил.

Никогда бы не подумал, что заскучаю по так ненавистной прежде рутине. Когда сидишь в своей арзамасской берлоге долгими зимними вечерами во время починки сапог или приготовления нехитрой стряпни, мозг услужливо заполняет пустоту ненужными воспоминаниями и бестолковыми фантазиями, развлекая по мере сил своего хозяина и позволяя скоротать время. Спокойно и безмятежно.

Здесь, в тайге, такое поведение жителя твоей черепной коробки приравнивается к дезертирству. Нельзя с отсутствующим видом перебирать пожитки или медитировать, точа нож, когда за каждым кустом может притаиться двухголовое трёхметровое уёбище, а там, за холмами, шастать давешнее жёлтоглазое чудо. Совершенно непонятно, кто и где выскочит в следующий момент и чем всё это кончится. Конечно, ежедневное обустройство места ночлега остопиздело и мне, и Ткачу до колик, чего уж говорить о заготовке дров два раза в сутки, но из рутины это занятие превратилось в опасный и непредсказуемый геморрой. Даже посещение отхожего места напоминало теперь боевую операцию на территории противника. Ходили всегда по двое – один гадит, другой бдит. Для такой интимной процедуры Урнэ в напарники не годилась, а вот в лес я её с собой взял. Пусть крутит башкой во все стороны, пока рублю дрова.

Выбрав деревце, как мне показалось, себе по силам, я замахнулся и ударил. Топор, как всегда, задорно отскочил от мёрзлого ствола среднего размера пихты, оставив на нём лишь неглубокий рубец. Но моё желание согреться и съесть что-нибудь горячее вынесло приговор этому растению. Я даже успел заготовить несколько поленьев из его ствола, когда ни с того ни с сего работать просто расхотелось. Накатила какая-то тоска, немедленно превратившаяся в тревогу. Я бросил топор в снег и отправился до хаты. По дороге к ней меня обогнала всхлипывающая Урнэ. Едва различая дорогу от выступивших вовсе не от мороза слёз, я ввалился в охотничий домик, где чуть не был сбит с ног мечущимся по единственной комнате Ткачом. Напарник искал пятый угол, бросаясь на стены и выкрикивая при этом что-то нечленораздельное. Сжавшись комком на нарах, в голос рыдала Урнэ.

Чего это они? А я чего реву?

Брызги из глаз и спазмы в горле, а как это ещё назвать?

Паника! Вот что было написано на наших лицах внезапным мазком безумного художника, заставившего дребезжать стёкла в маленьких оконцах. Он пришёл, и он знает, что нам никуда не деться.

Урнэ с воем выскочила наружу. Ткач рванулся за ней, и только моя нога помешала ему совершить это ритуальное самоубийство. В два прыжка я оказался у двери и задвинул тяжёлый засов.

– Какого хуя? – проблеял Ткач, поднимаясь с пола.

– Обождём здесь, – ответил я, с трудом поборов всхлипы.

Рокот нарастал. С потолка посыпалась древесная труха, дыхание спёрло, голова наполнилась омерзительным разрывающим мозг писком. И в этот миг округу огласил истошный вопль, оборвавшийся так резко, будто кто-то повернул отключающий звук тумблер. Дышать сразу стало легче, рокот сошёл на нет.