Олег Верещагин: Не время для одиночек

"Харлей" взревел и унёсся с заправки, кренясь на поворотах — тяжело и ловко. Вперёд, навстречу огням Верного.

Встречный ветер — забрало шлема Колька не опустил — срывал с ресниц Ветерка слёзы. И поэтому глаза его казались сухими.

Как и должно было быть.

2.

Эту часть города, примыкавшую восточным краем к имперскому сеттельменту, ещё не перестраивали. Тут, за глубоким, заросшим зелёным мусором, оврагом, руслом пересохшей в давние времена Большой Алма-Атинки (над которым позади полосы зелени возвышалась тонким золотым крестом знаменитая Церковь Тридцати Тысяч (1.)), вдоль дороги стояли старые, ещё до Безвременья построенные, чудом уцелевшие дома-особнячки, каждый на одну семью, каждый — в окаймлении садика.

1. В самом начале Серых Войн на месте этой церкви уйгуры похоронили заживо более тридцати тысяч русских детей. В огромный котлован сбрасывали живых и засыпали глиной, потом — следующий ряд. Затем разожгли на этом месте огромный костёр.

От Большой Алма-Атинки на юге города осталось озеро Кукушкина Заводь, питаемое подземными ключами. Между ним и другим озером — Гранитным — появившимся в разломе на месте старого стадиона, шла полоса леса, не столь давно объявленная общей парковой зоной. Так что, в сущности, улицу, на которой жил Колька, можно было смело считать городской окраиной, хотя когда-то это был почти центр Верного — тогда ещё Алма-Аты.

Но до тех мест ему предстояло добираться через весь восток города. Не самое спокойное место — хотя и не полные трущобы, которые располагались на юге. Тут жили те, кто имел постоянную (и традиционно плохо оплачиваемую) работу.

Вечерние улицы были полны народом, прокатывали экипажи, шуршали шинами немногочисленные автомобили, звенел неутомимо бегающий до глубокой ночи трамвай, самый популярный в силу дешевизны в городе вид общественного транспорта… На тротуарах — людно, слышался смех, перемигивались рекламы… Но Колька отметил, что привычных реклам стало меньше, зато появилась в большом количестве совсем новая — сильно напоминавшая имперскую общественно-социальную. А вместе с обычными полицейскими патрулями то и дело попадались незнакомые — тройки молодых мужчин в штатском, но с повязками государственных цветов на правой руке и с короткими дубинками в ней же. На поясах у них висели пистолеты в открытых белых кобурах.

Свернув в боковой проулок, Колька буквально наехал передним колесом на компанию молодёжи, курившую у двери, над которой золотые, алые и серебряные волны пробегали по названию:

БАР РАДУГА

Соскочил (подковки звонко цокнули по бетону) и поставил "харлей" на подножку, не обращая внимания на злые голоса:

— Ты чё, обалдел?!

— Ты, слышь?!

— Куда прёшь, козёл?!

Они отскочили к стенам проулка, когда Колька лишь на мгновение задержал на них взгляд — мгновение вполне достаточное для того, чтобы вся агрессия исчезла с лиц, уступив место узнаванию…

…Внутри по стенам разбегались, играли в догонялки, огни светомузыки. Из спрятанных по углам мощных динамиков грохотал спортданс, и в такт ему волновалось на танцплощадке людское… ну, море не море — озеро. Небольшое озерцо. Столики вдоль стен почти все были заняты, народ группировался и возле подоконников — с бокалами в руках. Около стойки мест не было тоже, но Колька совершенно спокойно направился туда.

Он не стал дожидаться, когда место появится. Рука в краге легла на пластик под мрамор, движение локтя, по компании у стойки прошла волна — и Колька оперся на стойку обеими руками и грудью.

— Позови Степана, — сказал он бармену. Тот кивнул и нажал кнопку под стойкой. Сосед Кольки слева — юноша лет семнадцати в потёртой замшевой куртке, что-то выговаривавший лохматому мальчишке лет десяти-двенадцати, стоявшему рядом и смотревшему в угол — начал медленно поворачиваться, но Колька опередил его:

— Привет, Антон.

— Ты?! — лицо парня — худое, острое — просияло. — Ветерок?! Правда ты, что ли?!

— Ветерок! — мальчишка, подскочив, дёрнул Кольку за куртку. Его синие — в пол-лица — глазищи сияли. Колька, улыбнувшись, приобнял его за плечи, стиснул и выпустил:

— Привет, Вась. Давай-ка организуй мне пивка и бутербродов. Себе возьми там… что захочешь, — и он сунул за ворот рубашки Васьки крупную купюру. Тот завертелся, доставая деньги, потом кивнул, улыбнулся и дёрнул было выполнять просьбу, но Антон его придержал и покачал головой:

— Извини, Ветерок. Мелкому пива не продадут. Да тебе даже не продадут.