Лев Вершинин - Сельва умеет ждать

Беседа проистекала преувлекательно.

— Нет-нет, даже и не пытайтесь спорить. — Скосив глаз, Крис обнаружил, что хриплым ямщицким баском вещает монументальная матрона средних лет и хорошо оформленной свежести. — Какая же это ахтерка? Мила, хороша, не буду отрицать, но ведь проста! Проста ведь, как… как мыло! Без манер, без э-ле-мен-тар-ной, — по тону ощущалось, что это слово матроне очень нравится, — грации. Ее дансы и прыжки, не говоря уж о фиоритуре, не делают э-ле-мен-тар-но никакого влияния на мои чувствия!

Ее конфидент, из милости принятый в дамский кружок долговязый китаец в синей чесучовой шинели, при косице и повидавшей виды феске с инженерской кокардой, в горестном отчаянии заламывал тощие руки.

— Не правы-с, — шепелявил он, опасливо вжимая голову в плечи и искательно ловя взгляд могучей vis-a-vis (Собеседницы (фр.)! — милейшая кузина Бетти, извините, никак не правы-с! У Дусеньки окромя настоящей природной красы и чудного голоса есть и поворот головы, и отточенная легкость па, и…

— Да бож-ж-еж мой… Танцы! При чем же тут танцы? Сами же слышали, Акакий Акакиевич, не станет она нынче плясать… Петь она станет! Да разве ж это вокал? Выскочит себе пава этакая, повопит, задом покрутит — и под койку. Но при чем тут уроки маэстро Кпифру? При чем тут belle canto? Назовите этот вокал трагедней (Козлиное меканье (греч.).), и лично я сниму всякие претензии, — удивленно поднимая пышные плечи и томно обмахиваясь веером, нарочито громко формулировала роскошная блондинка в вызывающе пышном, вполне возможно, единственном на всю Козу кринолине. — Что ж вы молчите, миссис О'Хара, скажите же и вы, прошу вас!

Та, к которой она взывала, маленькая, сухая, с суровым, хотя и некогда привлекательным лошадиным лицом женщинка, откликнулась немедля, тоном скрипучим и откровенно враждебным всему миру:

— Были бы у Дуськи дети, да помаялась бы Дуська с мое, я б тогда еще посмотрела, кто из нас посмазливее да поголосистее! С чего ж Дуське-то не петь? Дуська-от за мужем как за каменной стеной, Дуське той небось Панфер Панкратыч пуховички под ножки стелет… а где та фифа Дуська в гражданскую была, когда у меня в дому ни корочки сухой, ни косточки вобляжьей не оставалось? Когда Малаша моя, царствие ей небесное, до срока чахоткою помирала?.. Вот и весь belle canto, как есть, и нечего тут говорить, бабоньки!.

Маясь у стенки под прицелом вскинутых бюстов, китаец-правдолюб тем не менее лица не терял, а стоял на своем:

— А я бы все же присудил полное торжество этой фемине, этому нашему валькирийскому соловью! При лучших учителях, да не будь супруг ее столь ревнив, она б, я думаю, превзошла и самое Фаринелли! Хоть гневайтесь на меня, кузина Бетти, хоть от дома откажите, а способности у нее несомненны, да и внешних качеств природа отпустила не поскупясь!

Пирамидоподобная кузина принялась разворачиваться. Совершив оборот вокруг своей оси, она хищно нагнулась над зажмурившим косенькие глазки оппонентом и окатила его волной холодного презрения.

— Вы, Акакий Акакиевич, мужчина бывалый, вы на Земле живали, с вами нам, бедным валькириям, спорить неловко. — Она гневно вздохнула, и на спине ее звонко, словно отпущенная тетива доброго валлийского лука, щелкнула лопнувшая завязка. — Возможно, мы, провинциалки, в курбетах и вокализах не разумеем многого. Однако твердо знаем, что качества души и тела дарует не природа. — С каждым словом обширное декольте ее все более румянело. — Да, сударь, не природа, а Бог! Э-ле-мен-тар-но!

И, прекратив замечать существование разбитого наголову, принародно осрамленного китаезы, величественно отплыла прочь, словно утица-мать, сопровождаемая послушным выводком.

Прозвенел звонок. Публика расселась.

Пьеро деликатно отступил в сторонку, а покинувший свое убежище маэстро Кпифру, успевший в антракте сменить джинсовую пару на ярко-желтый старомодный, с низким вырезом и утрированно длинными фалдами редингот, наклонив смуглую голову, наполовину утонувшую в кружевном жабо, торжественно и вместе с тем любезно произнес:

— Д'Узенька!

После чего повернулся и, делая широкий приглашающий жест, отступил вглубь, пятясь к кулисам.

По залу пробежал не то сдавленный гул, не то глубокий, замедленный вздох. Головы задвигались. Дамские прически заколебали воздух. Таракан-Коба, владелец «Двух Федоров» и один из столпов Козы, перегнувшись через головы сидящих, что-то шепнул Кузе-Макинтошу; тот, не отрываясь от сцены, согласно кивнул. Один из прапоров-гвардионцев вооружился моноклем.