Василий Звягинцев: Одиссей покидает Итаку. Бульдоги под ковром

Черты, слишком правильные, чтобы быть обычными на наших улицах, взгляд удлиненных, тревожных глаз из-под полей шляпы, резко очерченные, чуть приоткрытые губы. И еще что-то, чего не передашь словами. Она выглядела бы лет на двадцать пять, если бы не этот взгляд, не выражение лица. Сердце мое пропустило такт, я уже почти готов был подойти к ней, заговорить о чем угодно, как умел в свое время, но тут она скользнула по мне совершенно безразличными, даже невидящими глазами, и это был словно отстраняющий жест. И я вновь прошел мимо.

На секунду мне стало очень грустно, что она ждет не меня и что, пожалуй, мой поезд вообще ушел: никогда больше меня не будут с нетерпением ждать такие вот загадочные красавицы; но сразу же эта жалость к себе стерлась ощущением неоформленной пока тревоги. Таежный, скажем, житель по неуловимым приметам, по малейшим изменениям привычной обстановки может почувствовать приближение опасности. Так и я, выросший в каменных лабиринтах необъятного города, полжизни пытающийся выразить его душу на холсте и бумаге, сразу уловил — кожей, подсознанием — какое-то нарушение привычной среды, законов, действующих в этом городе. Один из этих законов гласит, что дважды случайно встретиться в Москве нельзя, практически невозможно. Этот закон не распространяется только на специфические социальные группы: соседей, сослуживцев и приезжих, разыскивающих в магазинах самоклеющуюся пленку «под дерево». Ни к одной из этих категорий нас с незнакомкой отнести было нельзя. Но уровня тревоги не хватило до критической массы, и через определенное число шагов я вновь забыл о прекрасной даме и тем самым получил еще несколько безмятежных часов. Как оказалось потом — последних в моей нынешней жизни.

Уходившись по улицам до чугунной тяжести в ногах, сделав десяток снимков для возможного «осеннего цикла», решив еще кое-какие дела, я возвращался домой.

К вечеру разъяснилось, мелкий пылевидный дождь прекратился, но зато поднялся холодный пронзительный ветер. Мокрые деревья Тверского бульвара размахивали голыми черными ветками на фоне лимонно-багровой полосы закатного неба, выше которой громоздились рыхлые сине-черные тучи. Прекрасный и тревожный закат, от него делалось холодно и тоскливо на сердце, в то же время и глаз не оторвать. Хотя рисовать бы я его не стал, на холсте он покажется безвкусным, нарочитым.

Я шел от Никитских ворот, бульвар был пуст, словно крепнущий ветер выдул с него вместе с туманом и случайных прохожих. И когда в далекой перспективе возникла одинокая черная фигура, я понял, что это опять она, понял раньше, чем смог ее рассмотреть, и вновь ощутил острое чувство опасности и тревоги. Но не удивился. Словно весь день готовился к этой третьей встрече. Невозможной, как выигрыш прижизненного издания Гомера по книжной лотерее, и в то же время неизбежной.

Если даже предположить, что незнакомка сама ищет встречи со мной, как она могла знать, что я буду проходить именно здесь и сейчас? Я ведь сам этого не знал пять минут назад, мой путь был вполне произвольным, и я мог свернуть в любой переулок, по которому к дому гораздо ближе. И она ведь не за мной шла, она и сейчас, и раньше шла мне навстречу.

Все это я успел подумать, пока мы сближались.

Женщина шла не спеша, поднятый воротник пальто слегка спасал ее от ветра. В черной гамме ее одежды выделялось единственное яркое пятно — бело-сине-красный шарф на шее. Она шла, опустив голову, словно погруженная в свои мысли, и было в нашем неторопливом сближении нечто от Кафки или же от Антониони — не знаю.

Я невольно все замедлял и замедлял шаг, зачем-то вытащил отсыревшую пачку сигарет, стал прикуривать, заслоняя зажигалку от ветра ладонями и искоса, словно персонаж шпионского фильма, осматриваясь. Наверное, со стороны, если б кому оценить, выглядел я смешно. Почувствовав это, я словно стряхнул с себя детективно-мистическую паутину. Все снова стало реальным. Сумеречный свет, пустынный бульвар, одинокая женщина в черном, ветер, отражения в мокром асфальте…

До предполагаемой точки нашей встречи оставалось метров двадцать, и тут она резко свернула влево, пересекла бульвар и, ни разу не взглянув в мою сторону и не обернувшись, вошла в двери художественного салона на углу.

Признаться, давно я не чувствовал себя так глупо…

Но в салон-то я зайти имею право в любом случае, тем более что здесь выставлена на продажу одна моя работа и я, может быть, давно намеревался узнать, как она…