Александр Романовский - Убить императора

Меня отправили в полицейский участок, где я отпраздновал свое восемнадцатилетние с престарелым констеблем (я мог бы без труда уйти от этой неспешной погони, но не хотелось огорчать старика). Наутро я предстал перед советом старейшин. Я проявил все свое красноречие, чтобы меня единогласно сочли непригодным для жизни крестьянина и даже социально опасным субъектом. Я тут же получил паспорт и разрешение покинуть планету в любом направлении. Стук опустившейся печати показался мне звоном райских колокольчиков.

Не знаю, как бы повернулась моя судьба, не будь у меня двух старших братьев. Здоровые, как быки, такие же тупые и работящие – они могли позаботиться о матери. В этом отношении я оставался спокоен, хотя и обещал высылать часть заработка. Мать прощалась с сыном молча, сложив руки на переднике. В глазах – ни намека на слезы. Она не знала, чем я собирался заняться.

Как сейчас помню, в порту сели три корабля. Один торговец, один яхтсмен-богатей с маленьким баком, залетевший подзаправиться. Третий привез сезонных рабочих. Возвращаться на Адонис он должен был совершенно пустым, если не считать экипажа. Пораскинув мозгами, я решил сделать ставку. К яхте меня и близко не подпустят, на торговец – с чуть меньшей вероятностью.

Капитан выслушал жалостливую речь с завидным терпением. Лично я послал бы того оборванца куда подальше, стоило тому бы только приблизиться к доверенной моему попечению собственности, сопроводив слова неким убедительным аргументом. Надо полагать, капитан оказался куда более отзывчивым и добрым человеком, чем удалось стать мне.

В карманах (или где-либо еще) у меня не было ни гроша. Капитан повертел в руках новенький чип-паспорт. Я заявил, что готов отработать проезд тяжелым физическим трудом. Капитан предупредил, что так оно и будет. Сезонные рабочие оказались изрядными свиньями, потому как успели загадить корабль даже за такой короткий перелет. Всю дорогу я пахал, как проклятый. Но я не видел грязи и не чувствовал запаха. Перед глазами у меня стояли хрустальные шпили города-планеты – великого Зевса.

Сейчас мне кажется, будто я знал это с самого рождения. С той самой секунды, когда из легких моих вылилась противная жидкость, и я исторг свой первый вопль негодования. А может, и раньше.

Я всегда знал, что отправлюсь на Зевс. Что столица, дом самого Императора, станет пристанищем для меня, Гэса Скиммера. Именно там я мог научиться тому, что так хотел делать. Именно там обретались величайшие убийцы и охотники за головами, отошедшие от дел или же ожидающие заказов. Те, что носились от одной планете к другой, не заслуживали внимания такого высокомерного гордеца, каковым меня сделал невзрачный паспорт. (Странно, но это без труда сочеталось с чисткой корабельных гальюнов.) К тому же вероятность того, что мой путь пересечется с одним из этих непосед, была слишком мала.

Как видите, я все рассчитал. Чего-чего, а возможностей для этого Гера давала предостаточно. Я частенько лежал на крыше родительского дома и глядел на звезды. Мне было известно приблизительное местонахождение Зевса, и долгими бессонными ночами я грезил столицей Империи. В доме у нас стоял старенький потрепанный голопроектор, которым пользовался лишь я один, когда никто не видел. Для меня это была самая драгоценная вещь – окно в реальный мир. Планета-город манила меня огнями и блеском металла. Там мое место, – говорил я себе, ломая спину под очередным мешком свеклы.

Наверное, знание этого предшествовало появлению иного. Возможно, я ошибаюсь.

В детстве меня никогда не спрашивали, чем я хочу заниматься; альтернативы на Гере практически не было. Все случилось как-то сразу. Внутренний процесс, годами тянувшийся втайне от меня, получил логичное завершение.

Неким абстрактным утром я очнулся от сна и понял, что обрел мечту. Я хотел стать наемным убийцей, мрачным одиночкой, повсюду таскающим с собой целый арсенал смертоносных орудий. Глупость, конечно, но с годами эта мечта ничуть не слабела. Напротив, – набиралась сил, наливалась соком и яркими красками.

Думаю, объяснять все это слишком долго и утомительно, поскольку над содержимым этой самой башки до сих пор ломают головы куда более искусные специалисты. Однако я попытаюсь, чтобы у вас, не дай Бог, не сложилось о старине Гэсе неверного впечатления.

Я отнюдь не был маньяком. Дома мы держали пару коров, пяток свиней и несчетное число всяческой птицы. Соседские пацаны здорово получали от меня по шее за то, что пытались проявлять свои нездоровые садистские наклонности. Но бить людей мне также не доставляло удовольствия. Просто… я их не любил. Думал, что лишить кого-либо жизни – не столь уж великий грех, как о том вещал приходской священник. Все мы смертны – раньше ли, позже. Какая разница?