Андрей Воронин - Комбат. Беспокойный

Запыленный после долгой поездки по грунтовым проселочным дорогам джип въехал в распахнутые настежь тесовые ворота и остановился посреди ровного, заросшего шелковистой травой двора, который, не происходи дело в российской деревне, вернее всего было бы назвать газоном.

Собственно, деревня отсюда была не видна. Если выйти за ворота, можно было разглядеть над верхушками приречного ивняка пару черных от старости, испещренных изумрудными заплатами мха шиферных крыш да полуразрушенную, с провалившимся куполом колокольню заброшенной деревенской церквушки. Ветер изредка доносил с той стороны собачий лай, тарахтенье мотоциклетного двигателя или заполошное кукареканье перепутавшего время петуха, но на эти звуки можно было не обращать внимания, и, если специально не смотреть в сторону деревни, было легко представить, что ее нет совсем.

Дом стоял посреди двора и был именно таким, каким его описывал Бородин: просторный, крепкий, бревенчатый, обшитый свежими досками, с резными наличниками и просторной верандой, на которой, должно быть, было очень приятно посидеть вечерком одному или в приятной компании, потягивая чаек… ну, или что-нибудь другое. Новенькие окна приветливо поблескивали отмытыми до скрипа стеклами, над домом склонилась, шумя листвой, старая могучая береза. У стены сарая громоздилась, уходя под самую крышу, поленница дров, крышка запертого на замок колодца блестела свежей краской. Дом стоял на невысоком пригорке, что полого спускался к тихой, медлительной реке, и стоявшие под навесом около сарая весла намекали на наличие в хозяйстве лодки. В целом это место здорово смахивало на уголок рая – по крайней мере, в представлении Сергея Казакова, который только что выбрался из джипа и стоял, озираясь по сторонам, как турист, впервые очутившийся среди циклопических каменных статуй и колонн древнего Луксора.

Казаков был непривычно трезв, выбрит почти до блеска и одет в свой единственный приличный костюм – тот самый, в котором гулял на собственной свадьбе, а потом хоронил жену и сына. Пиджак стал ему великоват и слегка помялся, неумело завязанный галстук сбился на сторону, а прическу не мешало бы подровнять, но запавшие глаза смотрели с осунувшегося, незагорелого лица с выражением живого, трезвого любопытства.

– Ну как, Серега, нравится? – хлопнув его по плечу, поинтересовался Бородин. На его одутловатой поросячьей физиономии сияла довольная улыбка, он с видимым наслаждением полной грудью вдыхал чистый, напоенный ароматами заречных лугов воздух и вел себя по-хозяйски, словно все это великолепие по праву принадлежало ему, а может быть, даже и было им собственноручно создано.

– На первый взгляд ничего, – скрывая граничащее с восторгом изумление, уклончиво ответил Казаков. Положа руку на сердце, в глубине души он боялся подвоха и ожидал увидеть развалюху с выбитыми окнами, худой крышей и сгнившим полом, но действительность оказалась похожей на сказку. – Надо бы осмотреться, что ли, нельзя же так, с бухты-барахты…

Водитель джипа, крепкий, слегка погрузневший мужчина лет пятидесяти, с квадратным загорелым лицом и короткой стрижкой, выбрался из-за руля и направился к крыльцу, на ходу разбирая бренчащую связку ключей. Он был одет в камуфляж, даже майка, что обтягивала широкую грудь и крепкий округлый животик, была разрисована маскировочными полосами и пятнами; картину немного портили цивильные кожаные туфли, которые так и подмывало назвать штиблетами, но в целом хозяин усадьбы все равно производил впечатление отставного военного – возможно, всего лишь прапорщика, но очень может статься, что и полковника. Представился он Андреем Константиновичем; фамилии его Сергей не разобрал, да она его и не интересовала: в том, что касалось чисто деловой, официальной стороны дела, он целиком и полностью полагался на Бородина. А почему бы и нет? Свет не без добрых людей, и за черной полосой в жизни, как правило, следует светлая. Вот и для Сергея Казакова, кажется, настало просветление: и старого друга встретил, и новым обзавелся, и оба готовы помочь. Правда, Иваныч остается в своем репертуаре: вся жизнь у него как бой, и держится он все время так, словно доводит построенному в каре батальону боевую задачу. Не можешь – научим, не хочешь – заставим, вот и весь его разговор. По-своему он прав и, конечно же, желает Сергею только добра. Но он предлагает стиснуть зубы, взять себя в руки и начать жить с чистого листа, с нуля. Знал бы он, как это трудно, почти невозможно! Да и смысла в этом особенного что-то не видать – по крайней мере, пока.