Максим Хорсун - Смерть пришельцам. Южный фронт

Вместо лица – темная костяная маска с блестящими из-под омертвевших век воспаленными глазами. Вместо рта – крокодилья пасть, полная мелких изломанных зубов. Вместо рук – кривые узловатые ветки. Вместо голоса – пронзительный птичий крик.

Степан проснулся в поту и с заходящимся сердцем. Было темно, кто-то похрапывал. Со стороны неплотно прикрытой двери тянуло холодом.

Старясь не шуметь, Степан поднялся, накинул бушлат и двинулся к выходу. Когда дверь приотворилась и в блиндаж проник жидкий предрассветный свет, Степка увидел, что народу в срубе поубавилось: очевидно, кого-то все же вызвали среди ночи в связи с вчерашней шумихой и обнаруженным «блюдцем».

Наверху Степан прокашлялся, словно заядлый курильщик. В поле зрения попалась великанская фигура капитана Слюсаря. Офицер шагал по грязи с таким видом, будто он – Петр Первый, инспектирующий строительство Петербурга. Направлялся капитан к «блюдцу», нависающему кормой над речными волнами. Удивительная конструкция пришлых на фоне разбитого траками берега и свинцового осеннего Дона выглядела словно ограненный драгоценный камень, втоптанный в дорожную грязь.

Степка кинулся за Слюсарем:

– Товарищ капитан! Разрешите обратиться!

…Ему выдали мыло, бритву и кусок тряпки, который мог сойти за полотенце, и Степка с удовольствием избавился от мягкой юношеской щетины на лице. Затем не выспавшийся парикмахер подстриг его «под ноль». Степан, сидя перед зеркалом, двумя руками ощупал ставшую непривычно маленькой и колючей голову. Ему казалось, что из отражения на него таращится незнакомый человек. В глаза необыкновенно сильно бросилась нездоровая худоба, выпирающие скулы и темные мешки.

Пять минут ушло на то, чтобы ополоснуться в реке. Вода была ледяной, и те, кто наблюдал за его ваннами с берега, лишь цокали языками. Выбравшись на стылую грязь, Степка растер себя полотенцем, да так, что кожа стала багровой.

А потом его сфотографировали на военный билет. Сделано это было каким-то застрявшим на плацдарме военным корреспондентом по просьбе капитана Слюсаря.

– Ежик. Ни головы, ни ножек, – так оценил обновленный облик сына полковник Стариков.

Степка поприветствовал отца рукопожатием: поймал за здоровое предплечье, к которому крепился протез, и осторожно, но крепко стиснул. Отец выглядел так себе, отдыхать этой ночью ему явно не довелось.

– Надо поговорить, – сказал Степан. – Если, конечно, у тебя найдется время.

– Я тебя искал. Идем к реке.

Голос отца был суховатым, бесцветным. Именно таким обычно сообщают дурные вести.

Они перебрались через заполненные водой рытвины, которые рассекали берег словно корявые шрамы. Взобрались на звено понтонного моста, что тяжело лежало на мелкой волне, уткнувшись в обросшие гнилостно-зеленым мхом камни. Металлическая платформа была залита грязной водой.

– Бать, я сюда выбирался, чтоб пришлых бить, – с ходу сказал Степка. – Мне б на передовую… – Он вопросительно поглядел на отца. – Чтоб я четко знал: с той стороны – враг, а с этой – свои.

Полковник Стариков смотрел на едва виднеющийся противоположный берег. Пальцами левой руки он потирал пластмассовые костяшки правой.

– В мотострелковые войска, – продолжал Степан. – Или в саперы, или в штрафбат, окопы рыть, хоть куда-нибудь…

– Стало быть, хочешь в пехоту, где «сто верст прошли и еще охота», – перебил его отец. – Стало быть, рвешься «на передок» подвиги совершать… А то, что враг сейчас здесь и среди нас, ты об этом подумал? Как болезнь, которую надо вытравливать антибиотиками. Как гниль, которую иссекают хирургически. Много ли мы добьемся на передовой, если пришлые подточат нас изнутри?

– Батя, да я все понимаю! – примирительно вставил Степка. – Нам в степи тоже приходилось биться и с махновщиной, и с мародерами. Да просто всяких врагов народа и ворюг наказывать…

– Пришлые коварны, их оружие – не только «блюдца» и энергопушки, а ложь и притворство, – продолжил полковник, точно пропустив Степкины слова мимо ушей. – Они изучают нас, они вживаются в наши шкуры. Они улыбаются, они плачут, они делятся с нами хлебушком, они показывают фотографии родных. У СМЕРПШа своя передовая, Степан, и если мы упустим этот фронт, то победы не видать как собственных ушей.

– Батя, я не уверен… – Степан развел руками. – Я не смогу… раскалывать людей, – произнес он через силу. – Мне лучше в пекло, чем это.

Полковник Стариков хмуро кивнул, а потом неожиданно приобнял сына за плечи.