Максим Субботин - Сердце зимы

И не сомневалась, что Ракел найдет выход, лишь бы отвести удар от дочери.

И он нашел его. Смуглое лицо правителя рхельского царства просветлело, он пригласил гостью к столу. Катарина отказалась от вина, а Ракел, наполнив свой кубок, сделал жадный глоток, будто долго мучился жаждой.

– Я готов обменять тайну на тайну, – сказал он, после того как дыхание его успокоилось. – Большой секрет дасирийской регентствующей императрицы-матери в обмен на скорейший брак между Яфой и Руфусом.

Катарина недоверчиво глянула на Ракела.

– Фарилисса – битая фигура, Ваше Величество. С момента, как было объявлено о помолвке Шиалистана и малолетней императрицы, она мало что решает.

– А что бы вы сказали, леди даро-Исаэт, скажи я вам, что в Нинэвель нет ни капли императорской крови?

Леди Ластрик откинулась на спинку стула, вся обращаясь в слух.

– Я бы попросила Ваше Величество не томить меня недомолвками и продолжать.

Весь день до вечера Арэн не видел Банрута. Знал только, что врачеватель заботится о раненых вместе с несколькими девочками, обучением которых занималась Мудрая. Воспитанницы были на несколько лет младше Хани, но не боялись ни вида крови, ни лика смерти на лицах умерших.

Погибли многие.

Из амбара раздавались стоны раненых, женщины успокаивали детей и оплакивали погибших мужей. По приказу Мудрой мужчины складывали костер. К первым звездам он был готов – широкий помост в половину роста взрослого человека из скрещенных бревен, промазанных смолой. Когда на него начали сносить тела, Арэн понял, что погибших намного больше, чем ему казалось.

Вокруг гигантского погребального костра собрались все жители Яркии, способные стоять на ногах; в руке каждого, от мала до велика, горел факел. Мудрая долго молилась на родном языке, но слова ее молитвы угадывались без труда. Когда речь закончилась, женщина обильно полила умерших маслом и первая подожгла траурное ложе. Ее примеру последовали остальные. Скоро языки пламени взвились к небесам, заревом осветив скорбь на лицах селян. Они молчали. Стих даже плач. Северяне провожали родичей, всматриваясь в танец жаркого пламени, выискивали в его языках лица утраченных родных и друзей.

Огонь горел долго.

В «Медвежьей лапе» стояла гнетущая тишина. Столы пустовали, из-за шкуры, прятавшей кухню, не тянуло запахом свежеиспеченной сдобы и бараньей похлебки. Но к ужину подали свежих колбасок с салом, вяленую рыбу и запеченные в горшках грибы с картофелем и луком. Арэн вяло ковырял ложкой и поглядывал, как Миара снова заливает в себя вино.

– Наш проводник, – сказала женщина, икнув, – отдал душу богам. Видела бедолагу без руки и с вывороченными потрохами. Теперь, небось, горюет, что не унес ноги.

– Вряд ли бы мы выжили в дороге, попадись на пути людоедам. Напомните, чтобы я пожертвовал пару лорнов в храм Изначального, как только доберемся в столицу. – Банрут вытер пальцы тряпкой, разлил остатки вина в кружки и кликнул хозяина: – Еще кувшин!

Он пришел последним, только когда догорел погребальный костер. Потом староста подал сигнал горящим факелом, и за холмом подожгли трупы людоедов, чтобы те своим смрадом не омрачали последний поход павших воинов.

– Нам нужно ехать с рассветом, – сказал врачеватель с задумчивостью. На его загорелом лице пролегли морщины усталости, голос сделался бесцветным. – Я чувствую черную тучу, идущую в Северные земли. Нужно уходить, пока еще не поздно.

– С каких пор ты стал бояться темноты? – Арэн вопросительно взглянул на иджальца, припоминая – видел ли раньше на его лице эдакую беспросветную обреченность?

– Боги не говорят со мной, пока здесь столько крови. Моя одежда, мои руки, моя кожа, – Банрут поглядел на свои ладони, как будто впервые их видел, – все пропиталось запахом смерти. Мне поможет только очищающая молитва.

– Или крепкий хмельной сон, – брякнул Раш и проследил, чтоб жрец осушил кружку до последней капли. – Но в одном я с тобой согласен – давно пора уносить ноги. И поживее. Не знаю, что за срань течет в жилах тех славных мертвецов, но ветер приносит нестерпимую вонь. Как бы не подхватить проказу.

Арэн и не думал возражать. Он и сам чудовищно устал. В такие моменты дасириец вспоминал о родительском доме. Зимой в Орлином замке, который частенько называли «гнездом Шаамов», растапливали хару [11], и в комнатах, расположенных над ней, сразу становилось тепло. К столу, согласно традиции, подавали семь блюд. После сестры и мать пели и играли на арфе, а братья воевали игрушечными армиями.