Михаил Бычков - 1942 – 94

Он слышал их приближение: хруст сломанных веток, лязг оружия, тяжелое дыхание запыхавшихся, короткие команды на немецком – все смешалось в голове в единую заунывную мелодию. В мелодию 'спетой песни'.

Через мгновенье его взяли в плотное кольцо, окружив со всех сторон, направив стволы автоматов прямо в лицо.

– Кто ты есть? – на ломаном русском спросил подошедший офицер, тот самый, что был на поляне.

Иван благоразумно промолчал.

– Он не понимает, господин обер-лейтенант, – произнес один из присутствующих. – Наверняка – местный. Заблудился, попал под наш обстрел и теперь не в себе. Он перепуган до смерти, гляди – концы отдаст.

К счастью, отличное знание немецкого, было одним из талантов Наумова, и данная фраза не осталась тайной.

– Свяжите его, – между тем продолжил офицер. – Пусть пока побудет у нас. Когда найдем местного переводчика, допросим. Больно подозрительно выглядит этот 'горец'.

– Слушаюсь, господин обер-лейтенант, – козырнул в ответ собеседник. – Еще, какие ни будь распоряжения, будут?

– Вы, послали разведчиков в обстрелянную деревню?

– Сразу, как вы распорядились.

– Хорошо, – кивнул тот. – Как только вернуться разведчики – сразу ко мне. Полковник ждет известий. Я отвечаю головой за этот сектор. Впереди большое наступление и все ключевые высоты должны быть под нашим контролем. Рейху нужна нефть, и он ее получит. А мы, дорогой Вилли, получим ордена и всеобщее уважение.

– Не беспокойтесь, мой командир. Я приложу все усилия, чтобы обеспечить беспрепятственное наступление. Полковник будет доволен.

Иван вслушивался в их разговор, все больше недоумевая над происходящим. Иногда ему начинало казаться, что это сон, и он больно щепал себя за разные места, но ничего не менялось. Только солнце уже клонилось к закату, и поднявшийся легкий ветерок приятно холодил лицо.

Подошли двое солдат с веревкой, и молча связав его, тут же удалились, оставив придаваться размышлениям. Иван с интересом наблюдал развернувшуюся кругом бурную деятельность и пытался реанимировать все свои скудные знания, касающиеся второй мировой войны. К сожалению, набралось не густо. Нет, не сказать, что он совсем уж, не знал истории великой войны, просто познания эти были настолько поверхностны, насколько 'углубленно' их преподавали в школе. Кроме основных дат и событий, вспомнить было нечего. Наумову стало стыдно от своей безграмотности, и он дал самому себе мысленное обещание – если выберется из этой передряги, обязательно займется изучением исторической литературы.

Пока же, изучал то, что удавалось увидеть и услышать вокруг. Сколько он не пытался, выявить какой подвох или не состыковку – все было тщетно. С наступлением сумерек жизнь в лагере начала потихоньку угасать и вскоре совсем затихла – только бряцание оружия часовых и простуженный кашель напоминали о присутствии полусотни человек, 'явившихся из небытия'.

Наумов несколько раз пытался освободиться от пут, но все попытки были бесполезны – последние события сильно истощили организм. Это только в кино герой способен без труда выбраться из любой передряги, расправившись с дюжиной врагов одной левой, при этом, обнимая правой рукой знойную красотку. Забросив мысли о побеге, он покорился судьбе, и благоразумно заметив, что утро вечера мудренее, устроился на ночлег.

Проснувшись, он обнаружил, что солнце уже ярко светило на небосклоне, а лагерь был практически пуст, только пара охранников дремала неподалеку, привалившись спинами к большому обломку скалы торчавшей из склона, словно огромный зуб сказочного великана. Ужасно хотелось пить – во рту пересохло настолько, что с трудом ворочавшийся язык походил на небольшого ежа, устроившего себе логово не в том месте. Иван громко замычал для привлечения внимания. Один из сторожей открыл глаза и лениво произнес:

– Какого черта тебе надо?

Наумов прикинулся, что не понял вопроса, вновь разразившись нечленораздельными воплями, на что немец нехотя поднялся на ноги, и не спеша, подойдя к нему, с силой ткнул прикладом винтовки в грудь.

– Так какого черта тебе надо, грязная скотина? – зло переспросил он.

Иван принялся мимикой объяснять, что хочет пить, вытягивая губы и чмокая, надеясь, что его поймут правильно, а не приложат прикладом по этим самым губам. К счастью, солдат попался сообразительный и не очень злой. Он широко зевнул и отойдя в сторону, вскоре вернулся с флягой в руках. Открутив крышку, немец наклонил ее над головой Наумова и тот с жадностью принялся хватать пересохшим ртом драгоценные струи. Вода была теплой и сильно отдавала железом, но в тот момент показалась ему самой вкусной из всех, что он пробовал. Когда фляга опустела, немец откинул ее в сторону и, повернувшись к напарнику, спросил: