Виктор Тюрин - Цепной пес самодержавия (СИ)

— Кто такой?

— Валентин Владимирович Сикорский, командовал крейсером…

— Неважно! Что еще?!

— Еще три самоубийства. За эту ночь. Гвардейский подполковник, генерал, капитан второго ранга. При них записок не нашли.

— Хорошо. Я пошел.

Спустя десять минут я входил в кабинет императора. Тот выглядел уставшим, но уже намного более сдержанным и спокойным, чем выглядел вчера. Наш разговор, как я и думал, начался с мятежа.

— Какие у вас новости по вчерашним событиям, Сергей Александрович?!

— Вот папка, которую мне передал генерал-майор Мартынов, а это моя докладная записка. Ко всему этому приложена предсмертная записка одного из руководителей мятежа. Вы посмотрите сейчас?

— Предсмертная? Зачем вы ее принесли?

— Почитайте и вы все поймете, ваше императорское величество, — сказал я, а сам подумал: — Если, конечно, захотите все правильно понять".

Спустя двадцать минут папка была захлопнута, а лицо у государя стало задумчивым. Достал папиросу, прикурил. Какое-то время смотрел в пространство, потом заговорил:

— Не понимаю, Сергей Александрович! Сначала — генералы, теперь — боевые офицеры. Почему именно те люди, которые должны стоять на страже трона российского, идут против своего государя?!, — я знал, что император питал самые теплые чувства к своей армии. Умел разговаривать с солдатами и офицерами. Уважал и ценил генералов. А тут, два заговора подряд, в основе которых стоят именно военные. Хотя в последнем случае он понимал мятежников. Ведь война до победного конца, еще недавно была и его лозунгом. — И вот вам другая сторона. Именно офицеры спасли жизнь мне и моей семье. Офицеры подполковника Пашутина оказали мне неоценимую услугу.

— Ваше императорское величество, у вас намного больше преданных вам людей, чем вы думаете, — поспешил я его успокоить.

— У меня нет в том сомнений, вот только… — он неожиданно замолчал, а потом продолжил, но уже о другом. — Я уже распорядился. Семьи восьми погибших офицеров получат полуторную пенсию и всяческие привилегии. Заслуга остальных так же не будет мною забыта.

Какое-то время мы молчали, потом император раскурил папиросу, несколько раз затянулся и неожиданно сказал:

— Из всего этого мне, наверно, следует сделать вывод о том, что мой двоюродный брат, великий князь Кирилл Владимирович, был заодно с мятежниками. Да?

— Прямых показаний против него нет, ваше императорское величество.

Царь задумчиво посмотрел на меня, потом положил потухшую папиросу в пепельницу и какое-то время смотрел на посмертную записку Сикорского, лежавшую сверху папки с бумагами. Снова поднял на меня глаза и сказал:

— Знаете, а я отлично помню все ваши предсказания. Почти дословно. Ведь именно он явится 1 марта в Государственную Думу во главе Гвардейского экипажа, чтобы предложить свои услуги новому правительству. Видите, как все складывается, Сергей Александрович?

В его словах не было даже намека на угрозу, но она была слышна в его тоне. В нем лязгало железо. Похоже, пережитый страх за свою семью у императора перешел в иное качество, но пока трудно было сказать, как оно скажется на государе. Потом мы снова какое-то время молчали, затем царь тихо, словно проговаривая мысли вслух, сказал: — За то время, когда мятежники пытались до нас добраться, и мы не знали, останемся живы или умрем, я в своей душе пережил тот жуткий ужас,… который наверно бы жил во мне, в день расстрела нашей семьи, в июле 1918 года. Причем, не за себя, а за сына, дочерей, жену. Я их очень люблю. Очень.

Эти последние слова он произнес с каким-то особым значением. Потом какое-то время мы опять помолчали, а уже затем император сказал: — Вы все хорошо сделали, Сергей Александрович. Идите, отдыхайте.

Спустя четверо суток дело о мятеже можно было считать закрытым. За все это время, хорошо, если мне удалось поспать часов двадцать. Допросы, чтение показаний, обработка и анализ документов, на все это уходила львиная доля времени, но, несмотря на это, у меня нашлось время навестить в госпитале Пашутина. Тот, увидев меня, даже пошутил насчет моего вида, что лежа в больнице, он выглядит лучше, чем я, здоровый. Вечером пятого дня мне неожиданно позвонили из дворца и сказали, что завтра с завершающим отчетом к царю по Кронштадтскому мятежу вызван генерал Мартынов. Я облегченно вздохнул и положил трубку. Мне уже порядком надоело играть роль главного следователя Российской империи.

Уже намного позже, мне стало известно, что матросов сослали на бессрочную каторгу, а офицеров — мятежников повесили. Даже суда как такого не было. Вывели из камер, зачитали приговор и сразу привели его в исполнение. Но даже не это было самым странным. Семьи офицеров, принявших участие в мятеже, были лишены дворянства, всех званий, привилегий, пенсий и сосланы в отдаленные окраины России. Были отправлены в отставку два адмирала и несколько командиров кораблей, кроме них были отставлены от должностей командиры трех гвардейских полков вместе с начальниками служб дворцовой охраны. Офицеры полиции и жандармерии, находящиеся в тот день на дежурстве в своих управлениях, были разжалованы и получили различные сроки заключения, а других просто выкинули со службы без всяких причин. По некоторым слухам, дошедшим до меня, я узнал, что многие семьи, имеющие пусть самое дальнее родство с мятежниками, в срочном порядке покидают столицу. Великий князь Кирилл Владимирович, видно взял с них пример, так как вскоре уехал в Англию.