Виктор Тюрин - Цепной пес самодержавия (СИ)

Не прошел я и двадцати шагов, как от свиты городского начальства отделился представительный мужчина в фуражке и шинели с погонами коллежского секретаря и поспешил мне навстречу.

— Не вы ли являетесь господином Богуславским?

Не успел он задать этот вопрос, как у меня по бокам выросли три плечистые фигуры охранников, которые надвинулись на чиновника, заставив его попятиться.

— Да. Это я, — недовольно буркнул я, так как весь этот картинный выезд с первыми лицами города, мне все больше напоминал сцену из гоголевского "Ревизора".

— Разрешите представиться. Коллежский секретарь Осмоловский Игорь Сергеевич. Разрешите проводить вас, господин Богуславский, — при этом чиновник, почувствовав мое недовольство, вытянулся как солдат при смотре и стал "есть глазами начальство".

— Куда тут уже деться. Идемте.

Краем глаза я видел, что последние пассажиры, проходившие мимо, сейчас смотрели на меня с беспокойством и тревогой. С некоторыми из них, познакомившись на пароходе, я беседовал, интересовался их жизнью. Сейчас, судя по их лицам, они думали: не наболтали они чего лишнего этому типу? Ведь выспрашивал все, окаянный, интересовался. А он оказывается — вон в каких чинах! Небось притворялся и выведывал, подлая его душа, чтобы потом в тюрьму или на каторгу упечь!

В сопровождении чиновника и филеров, я подошел к вице-губернатору и его свите, после чего последовало официальное представление, правда, в ускоренном темпе, так как стоять на морозе и пронизывающем холодном и сыром, дующем от реки, ветре, ни у кого не было ни малейшего желания. Несмотря на обилие новых лиц, я старался понять, что представляет собой местная власть. Ведь никакая характеристика или прочая бумажка не скажет о человеке столько, сколько его лицо. Его взгляд. Линия губ. Сведенные брови или наморщенный лоб. Лицо большинства людей — это зеркало их эмоций. Другие, умеющие прятать свои эмоции непроницаемой маской, все равно выдают свои чувства, но уже через взгляд. Здесь надо уметь их читать.

Страх, тревога, любопытство — смесь всех этих чувств легко читалась, в разных вариациях, почти во всех глазах, но были и исключения. Сильный, волевой, несгибаемый взгляд оказался у есаула, профессиональный, внимательно-цепкий — у жандарма и спокойный с примесью любопытства — у божьего пастыря человеческих душ. Похоже, казак происходил из той когорты профессиональных военных, которым были посвящены строки Лермонтова: "Полковник наш рожден был хватом, слуга царю, отец солдатам". Было в нем нечто честное, верное, надежное. Уверенность подполковника, явно зиждилась на том, что он знал больше, чем все здесь присутствующие, причем, судя по тому, как держался, то можно было предположить, что тот находиться на особом доверии у своего начальника, генерала Мартынова. Про церковника и говорить не приходилось — сила, и широта ее власти над людьми была настолько масштабной, что трудно и представить.

После официального представления, рассевшись по экипажам, мы направились в город. Меня провезли по центральной улице, а затем отвезли в лучшую гостиницу города, и я уже начал думать, что на этом все закончиться, но мои предположения разлетелись в вдребезги, когда меня чуть ли неофициально пригласили на банкет в ресторан по случаю приезда дорого гостя. Их можно было понять. Они все очень сильно хотели знать: зачем я здесь?, — а за веселой, застольной беседой такой вопрос задать еще как естественно, да и проговориться пьяному гостю весьма легко. Но отказываться от приглашения было более чем невежливо, хотя раньше я сделал бы это с легкостью, вот только с некоторых пор я предпочитал держаться определенных рамок приличий, так как понимал, что представляю собой государственное лицо, приближенное к императору. Мне дали полчаса чтобы привести себя в порядок, и уже спустя полчаса я переступил порог ресторана.

Сняв пальто в гардеробе, и провожаемый свитой из своей охраны, метрдотеля и двух официантов, я прошел мимо шести больших зеркал в позолоченных рамах и вошел в зал. Свет, идущий от шести больших люстр, дробился на искорки, дрожащие на гранях хрустальных фужеров и стопочек, отражался на начищенном столовом серебре, драгоценностях дам и золоте офицерских погон. К моему некоторому удивлению зал ресторана оказался пуст, за исключением стола за которым сидело два десятка человек, мужчин и женщин. Все остальные столы были сдвинуты к стенам. Моя охрана, расположилась за столом, стоящим в углу, у самого входа. Когда мы обменялись быстрыми взглядами с Сохатым, по его довольной ухмылке можно было легко догадаться, как его радует отсутствие людей в ресторане.