Андрей Дашков - Человек со многими голосами

Ролло уже удалялся, сливаясь с тенями узкого переулка, ведущего в сторону квартала иных теней. Люди окружили фургон – серость жаждала красок, особенно если это цвета чужой крови и чужого позора. Мужчина, от которого дурно пахло, застыл с маской ужаса на лице. Другим пришлось отрывать от дверцы его изуродованные пальцы. Кто-то насильно отвел беднягу в сторону, и все любопытствующие могли сколь угодно долго рассматривать внутренности фургона. Оказалось, что там для них не было ничего интересного, а тем более пугающего: куча тряпья, какие-то камни, афиши давно минувших лет, пара кукол, компас (почему-то с двумя стрелками), чучело сумчатого зверя и большая лужа слизи на полу.

Но человек, заглянувший в фургончик Ролло первым, уже больше никогда не заговорил.

Он брел по улицам Камня и чувствовал что-то вроде подкрадывающегося удушья. Причиной была далеко не сеть, затянутая умелой волей, а его собственные мысли и ощущения. Ролло не понимал, как можно провести даже краткую человеческую жизнь в городе, который не стоит на берегу океана и с крыш которого не видны близкие горы. А если в нем к тому же нет зданий старинной архитектуры и картин старых мастеров, библиотеки сожжены, музеи убоги и только купцы довольны собой, то чем же тогда питать чуткую душу? Поневоле начинаешь задыхаться. Роешься в памяти, ищешь спасения и свежести, воображая то, чего лишен. И еще, пожалуй, остается небо. Облака, звезды, ветер. Сквозняки.

Это слишком похоже на пожизненное заключение. Более долгий срок – другое дело. Созерцание сменяющихся поколений хоть немного облегчает мучения. Все равно что сидеть в одиночке с плохим видом из окна. Наблюдать за тем, как стареют, болеют и умирают твои тюремщики, на смену им приходят молодые, а ты, благодаря простой пище, строгому режиму, отсутствию вредных привычек и нервных потрясений, сохранил здоровье и ясность рассудка, только, может быть, чересчур бледен, и потому редкие посетители, навещающие тебя в твоей башне разочарований и не брезгующие заходить в твою камеру, порой принимают тебя за мертвеца. Но ты живее их всех, хотя жизнь твоя спрятана глубоко, как в пережидающем зиму дереве. И пока не придет некто с топором, чтобы срубить тебя под корень, ты тоже ждешь весны, которая, вероятно, никогда не наступит. Твое существование потенциально.

У Ролло было собственное деление суток: время поэтов, время убийц, время сомнамбул. И так далее. Изменчивое деление, потому что все эти периоды непрерывно смещались, некоторые выпадали, случались промежутки, которым сам Ролло не мог подобрать названия. Циферблат его внутренних часов свел бы с ума того, кто сумел бы подсмотреть за скольжением десятков стрелок, описывавших хронологию поистине сложного существа.

Наступило время поэтов, и Ролло шел, окутанный дымкой рифм, словно ароматом горящих листьев; сейчас в нем без всякого напряжения рождались стихи, слишком прекрасные для узилища памяти и прокрустова ложа земных языков. Это было как звездопад – метеорный поток пересекал его сознание, зыбкие образы вспыхивали и сгорали бесследно, озарения сменяли друг друга подобно череде стоп-кадров, хранящих иллюзию законченности гармоничных вселенных. И врагами этого волшебства были Время и Энтропия – две головы одного дракона. Сейчас дракон спал. В хpустальной ясности застыли мгновения Истинного Бытия, равноценные годам заточения, изгнания, ссылки или простой скуки.

Ролло удалился от людей. Вокруг, как незримый бархатный снег, падала тишина. Каменные стены служили перегородками в раковине огромной улитки, растущей в течение столетий. Это был лабиринт, наполненный пороком и страхом перед будущим. Всякий раз, воспарив, Ролло неминуемо должен был возвращаться. Сейчас Камень всей своей тяжестью увлекал его на дно. Да и плоть напоминала о вульгарных потребностях усиливающимися позывами.

Ролло вошел в полуразрушенный дом с горгульями, выбрал не слишком загаженное местечко под проваленной крышей и облегчился. В дыре над собой он увидел первые звезды, и казалось, это они говорили с ним, а не старые стены. Между тем назойливый шепот принадлежал бывшим обитателям дома. Никто из них не хотел смириться со своим бесследным исчезновением. Ролло услышал кое-что о пролитой крови и зарытом сокровище. Ему это было неинтересно. Там, откуда его вышвырнули, он всему узнал истинную цену. И больше уже не свершал детских ошибок, роясь во прахе и мусоре.

Но его поджидало новое искушение: все происходящее казалось очередным сном. Попадая из одного сна в другой, он, возможно, избегал кошмаров, из которых самый худший – пробуждение. Оно означало конец всем странствиям, возврат к темному пятну глазного дна, катастрофическое сжатие звезды по имени Ролло и превращение ее в черную дыру.