Андрей Дашков - Человек со многими голосами

В такой же зловещей и торжественной тишине Ролло свинчивает декорации и удаляется медленно и с достоинством, сопровождаемый молчаливым бледным мальчиком. Черный шелковый цилиндр для сбора средств пуст. Деньги на этот раз не имеют значения. Наградой мастеру послужит будущий урожай.

Ролло возвращается в дом вдовы и мирно ужинает с нею. Затем предается любви, трижды оседлав свою волоокую газель. Удовлетворенная вдова засыпает; он ждет. Прислушивается к голосам ночных птиц. Наконец идет в сад, открывает неприметную калитку, ведущую в переулок. Встречает безмолвных гостей. Они приходят из тьмы и некоторое время спустя уходят во тьму; он вдыхает в них частицу новой жизни. Они уже никогда не будут прежними – осколки разбитого зеркала Ролло. В каждом – его неполное отражение, мазок его кисти, запах его сердца, его проглоченное дыхание, один из его голосов…

К исходу ночи число его двойников достигает шести. Он отправляет их во все стороны, словно письма с несуществующими обратными адресами. Так многоликий Ролло заново осваивает Камень.

Гостиница называлась «На полпути к…». Крестоносцу это понравилось. В самом деле: каждый мог выбрать для себя продолжение. И не так уж много путей остается, когда жизнь застигнет тебя врасплох между небом и преисподней. Куда пойдешь? Где будешь искать приюта? Захочешь ли вернуться домой? А вдруг захочешь, но сможешь ли? И если большинству подобные вопросы глубоко безразличны, то это означает лишь одно: большинство и не живет, а только вяло плывет по течению, как объедки в сточной канаве.

Рассветная бледная немочь уже вползала на улицы. Крестоносец решил, что недолгая остановка ему не помешает. Даже неисправимые бродяги питают слабость к определенным местам. Но он не был бродягой. Он был странником, которому до поры отказано в покое, настоящем приюте и особом тепле домашнего очага. Нигде он не чувствовал себя дома. Он пока не заслужил возвращения домой, не знал нужной дороги и даже не видел указателя. Еще один повод задержаться в «На полпути к…».

То, что погибший крестоносец, его предшественник, ничего не сообщал об этой гостинице, показалось ему хорошим знаком. Он нередко ходил путями мертвых, но все же предпочитал пути живых. Когда он вошел, звякнул колокольчик над дверью, разбудивший ночного портье. Разглядев, какого постояльца принесла нелегкая, портье, конечно, не обрадовался и сделался чрезвычайно осторожным в словах и телодвижениях.

Крестоносец снял три номера на втором этаже – он никогда не экономил на безопасности. Получив ключи, он пересек вестибюль и заглянул в гостиничный бар. В полутемном помещении расположились двое – судя по всему, давно, всерьез и надолго. Бар выглядел как кают-компания на затонувшем корабле, в которой остались пассажиры, выяснившие, что могут недурно обходиться без воздуха – хватало бы выпивки. А ее хватало. Один из пьющих был в одежде священника, другой смахивал на опустившегося актера, хотя вполне сошел бы и за аптекаря или, например, архивариуса.

Крестоносец заметил и третьего, правда, пребывавшего в весьма усеченном виде. Среди бутылок, стаканов и свечей находилось бронзовое блюдо, а на нем лежала человеческая голова, которая фамильярно подмигнула новому постояльцу, как только их взгляды встретились, – очевидно для того, чтобы у него не возникло тени сомнения в том, что голова настоящая. И в каком-то смысле живая.

Она неплохо сохранилась и при свечах наверняка выглядела моложе лет на пятнадцать. Крестоносец мог сравнивать – ему доводилось видеть запущенные экземпляры. Кто-то ухаживал за ней с вниманием, умением и любовью. Расчесывал роскошные рыжие волосы, накладывал помаду, тени и пудру. Только кто – священник или «актер»? Или оба сразу?.. Во всяком случае, эти сентиментальные выпивохи опасности не представляли. И до самой головы крестоносцу не было дела, покуда не нарушен Боунсвилльский Протокол.

Отражения дробились в бутылочных стеклах, жарко пылала медь. Священник налил по полной. Та, от которой осталась только голова, улыбнулась, показав отличные белые зубы. Определенно ей повезло с хозяином, если дело доходило даже до зубной щетки. «Красивая женщина… была», – отметил про себя крестоносец и стал подниматься по лестнице.

– Эй! – тихо окликнули его снизу.

Еще не обернувшись, он понял, кому принадлежит голос. Затем он посмотрел на «актера» с высоты двенадцати ступенек. Тот воздвигся посреди бара, будто на сцене, и слегка пошатывался. В глазах – декабрьское ненастье, в руке – рюмка, в глотке – непроизнесенный монолог. Крестоносец догадывался, что этот жалкий пропойца намеревался сделать: пожелать ему удачной охоты. И решился «актер» на такое лишь потому, что был сильно пьян.