Сергей Булыга: Правило правой руки (сборник)

Но рельсы это мелочи, а вот, как мечтал Колян, собраться бы крепкой бригадой да завалить в деревню и рвануть там комиссариат – вот это было бы дело! Настоящее! Вспомнив про комиссариат, Колян невольно усмехнулся, но тут же опять стал серьёзным и по привычке подумал, что это ещё нескорое дело и лучше про него пока помалкивать, особенно при Милке. Милка если бы услышала про комиссариат, сразу стала бы кудахтать, что куда ты лезешь, тебе что, больше других надо, и так далее. Нервная она, тут ничего не скажешь. Бывает, по ночам не спит, сидит, смотрит в угол, вздыхает. Колян знает, отчего это – не только оттого, что он такой горячий, она так больше для отмазки говорит, а тут главное другое: она по городу шибко скучает. Всякое она про него рассказывает: и что там и кормёжка даром, и жильё тёплое, нехилое, и будет амнистия, если придёшь со всем своим и сдашься. Скажет про «сдашься» – и смотрит, и ждёт.

Ну, отвечает в таких случаях Колян, мы с тобой, наверное, в очень разных городах сидели. В том, в котором сидел я, там тебя держат в тесной конуре, ещё тесней нашей землянки, и вонючей, и никуда наружу не пускают, а на целый день к лавке привязывают, чтобы лишний раз не вставал, а на прогулку водят так: в соседний кабинет, и там опять к лавке привяжут, но уже к другой, и в глаз какую-то лампу нацеливают, а после как её засветят – ничего не видишь, слепнешь. И ещё дрыгаешься весь, а они только смеются, говорят: это мы тебя насквозь просвечиваем, чтобы знать, чем ты дышишь, скотина. После отведут обратно и опять привяжут. И вертухай под дверью, и решётка на окне.

Но всё равно Колян оттуда убежал, из того города, из той больнички. А Байщик, говорят, целых три раза бегал. Ну, Байщику же до всего есть дело, суётся куда ни попадя, вот его и хватают. А он бежит. В прошлый раз из простынёй верёвку свил и с шестнадцатого этажа спустился. Бежали за ним с собаками…

Да, спохватился Колян, собаки! Это же такие звери, подкрадутся – не заметишь, как! Раньше их было мало, а ещё раньше, при прежней жизни, их не было совсем. Колян не верил, говорил, чем же тогда люди кормились, когда здесь собак не было?! Так, говорил Байщик, при прежней жизни было просто: пришёл на склад, дал фант, тебе за него дали продуктов. А фанты откуда, спрашивал Колян. С работы, их на работе выдавали, отвечал Байщик. Э, говорил насмешливо Колян, тогда чего хорошего в той вашей прежней жизни, если тогда была работа? Так она и сейчас у тебя есть, говорил Байщик. Нет, говорил Колян, я не работаю, я делаю, и для себя. А работать – это для кого-то, это быть чьим-то рабом, поэтому чем так работать, лучше подорваться. Байщик на такие слова только руками отмахивался.

А Генерал говорил, что Байщик гонит, раньше никто не работал, все служили. А после была война. Профукали войну! С кем война, спрашивал Колян. Ну, с этими, уклончиво отвечал Генерал, с вероятным противником. С Америкой, что ли, спрашивал Колян. Да нет, отвечал Генерал, мы вместе с Америкой профукали. И с остальными всеми: с китайцами и прочей шабулдой-мулдой. Все вместе в козий пух! Навалились на нас эти роберты! И санитары с комиссарами, язви их душу, и теперь мы ведём против них народно-освободительную войну, имеющую ярко выраженный партизанский характер. Понял? Повтори! А то дам заточкой! Колян повторял. Вот какой этот Генерал – сумасшедший, но справедливый. Если вдруг что, Колян ходил только к нему, как и сейчас идёт. Подумав так, Колян осмотрелся. Кругом был густой лес и никаких нигде следов. Только кое-где были видны (если, конечно, знать, куда смотреть) заломы. Чужой не заметит! Раньше, рассказывал Байщик, при прежней жизни, такой глухомани здесь не было. Везде был город. Ну, или полугород. Тропки везде, столбы со светом, ящики со жратвой и бухлом. Ага! Подошёл, сунул в дырку жетон – тебе котлета вывалилась. Сунул другой жетон – стаканчик бухла. Жетоны в городе давали. Каждое утро приходишь на одно место, тебе выдают.

А после прилетели эти гады, и всё пропало. Но, говорил Байщик, даже уже при них, при робертах, первое время кое-что в глухих местах ещё работало. По их недосмотру, конечно. Вот как сейчас там, возле подорванного моста на Микулинской ветке, прямо из каменной стены течёт горячая вода. А раньше там был сладкий чай. И дорожки были, жёлтым песочком посыпанные, и столбы со светом, и самокрутки фабричные, их так и называли: фабрички. А после санитары начали летать на вертихвостах и сверху какой-то гадостью опрыскивать – и стало всё пропадать, разваливаться, скукоживаться, ржаветь, и за одно лето развалилось. А после ещё прошла зима, а когда после неё снег стаял, трава сразу взялась как сумасшедшая, кусты скопом везде полезли. А эти опять на вертихвосты, и давай поливать, но уже другой гадостью, и заросло всё к едреней матери, как будто ничего здесь никогда и не было. Так говорят. Потому что сам Колян уже ничего такого из прежней жизни не видел, по крайней мере не помнит. Только помнит, как мать ему давным-давно рассказывала, что она его в глубоком каменном колодце родила, на стекловате, а после, когда колодец развалили, она переселилась в тёплую кирпичную трубу, тоже подземную, и там они ту его первую в жизни зиму перезимовали. А после, сразу же весной, опять пришли роберты и уже всё то, где что по их недосмотру оставалось, они из ручных переносных пырскалок начисто дочистили. Или дезактивировали, как Байщик выражается. Вот! Нигде теперь ничего не увидишь. Ну, только кое-где железки из земли торчат или что-нибудь ещё, но это очень редко. А остальное кругом лес. Очень густой! Ну, и через лес, в точно выверенных направлениях, по директирисам (это уже Генерал говорит), или попросту, по рельсам, дрезины ездят, смотрят за порядком, а сверху вертихвосты смотрят за дрезинами. Ну, и за нами тоже, это они обязательно, очень сердито подумал Колян, эх, зря не взял фугаску! Может, как раз сегодня был бы подходящий случай. Ему же давно уже хотелось приманить на себя вертихвост, и когда он опустится пониже, запулить ему в форточку фугаску и посмотреть, как рванёт. А что! Генерал говорил, что уже были подобные случаи. А Колян чем хуже? Да вот забыл фугаску! Какая досада, блин!